Капоне приезжал в Бёрнем не только ради спортивных упражнений: здесь находились пивоварни, производившие по тысяче галлонов пива в день. Тим крутился рядом, порой оказывая мелкие услуги рабочим, — например, бегая за бутербродами. Зачастую конвейер, по которому тяжёлые пятигалонные канистры ехали к грузовикам, двигался слишком быстро, и грузчикам нужна была помощь. Тим подбегал и включался в работу. Официально ему не платили, но в день получки рабочие пускали по кругу кепку, и так набиралось долларов пять (они знали от самого Аля, что Тим — его кедди). Воду эти люди не пили — только пиво, и к концу дня глазки у них были, как щёлочки. Отец Тима тоже получал столько пива, сколько хотел.

Бейб находилась под обаянием Аля, что неудивительно. Он делал ей дорогие подарки: меха, бриллиантовый браслет, жемчужное ожерелье. Мать приказывала их вернуть, но она их просто прятала. Аль начал захаживать в гости и был настолько вежлив, добр и щедр, что даже родители не устояли — стали оставлять его обедать. Ида знала, что Аль женат и имеет сына (об этом писали в газетах), и хотя тот говорил, что любит её и разведётся с женой, если она согласится выйти за него замуж, она чувствовала, что он никогда этого не сделает. Впрочем, она и не стремилась замуж за короля гангстеров — её вполне устраивало, что он обращается с ней, как с королевой. Аля же, скорее всего, привлекали в этой девочке её чистота и непосредственность: она искренне радовалась подаркам, которые не были платой за любовь, а Капоне любил доставлять радость. Всё, что он для неё делал, она принимала с благодарностью, ничего не ждала, ничего не требовала, ни о чём не просила. Какой контраст с другими женщинами...

Иногда, отправляясь в ресторан или в кино, они брали с собой Тима. Прокатиться в бронированном «кадиллаке», сидя рядом с шофёром, — просто восторг! Внутренняя отделка была из красной кожи, на окнах — серые занавески, за водительским сиденьем установлен автомат. «Не обращайте внимания, — сказал Аль, небрежно помахав сигарой, когда брат с сестрой уставились на этот элемент декора, — это просто для страховки. Смотрите в окно». Впереди и сзади ехали автомобили, набитые телохранителями. В кинотеатре двое из них сидели позади Аля и смотрели на него, а не на экран. А на экране шёл музыкальный фильм «Поющий дурак» (второй фильм Аля Джолсона, кумира Капоне, после «Певца джаза», открывшего эру звукового кино). По сценарию, от главного героя уходит жена, забрав их сына Сонни, который потом умирает в больнице. Когда Джолсон исполнял песню, обращённую к сыну, по щекам Капоне текли слёзы...

После ноябрьской схватки с конкурентами и полицейских рейдов Капоне тоже уехал из Чикаго. Перед отъездом он созвал пресс-конференцию, на которой порой сам задавал себе вопросы, чтобы ответы на них представляли его в выгодном свете. Что он такого сделал, чтобы его обвиняли во всех грехах? На его руках нет крови, он не имеет никакого отношения к «непотребным домам»; более того, он помогает бывшим грабителям, налётчикам и убийцам «перековаться» в добропорядочных граждан, а пресса выставляет его каким-то злодеем, и это ранит сердце его матери. Честно говоря, ему всё это надоело. С тех самых пор как он приехал в Чикаго, он всего лишь «даёт людям то, чего они хотят». Да, он нарушает «сухой закон» — а разве другие его соблюдают? В чём разница между тем, кто продаёт, и тем, кто покупает? «Я провёл лучшие годы жизни как общественный благодетель», — с укоризной сказал Капоне, поблагодарил всех друзей, которые помогают ему сносить несправедливость, «простил» врагов и пожелал полиции найти другой объект для преследований, а журналистам — другого героя для своих статей.

Аль считал себя невиновным перед обществом, и, поскольку всё познаётся в сравнении, у него были на то кое-какие основания. Да, он наживался на тяге американцев к алкоголю, зато, по крайней мере, не травил их — в отличие от американского правительства. Для борьбы с хищениями промышленного спирта, которые достигали шестидесяти миллионов галлонов в год, администрация Калвина Кулиджа решила в 1926 году призвать на помощь химию — превращать спирт в денатурат. Проще всего было добавить ядовитый метиловый спирт (четыре части метанола, 2,25 части пиридинового основания и 0,5 части бензола на 100 частей этилового спирта), но некоторые производители, проявляя человечность (и прозорливость), примешивали к своей продукции нелетальные компоненты с отвратительно горьким вкусом, чтобы спирт нельзя было пить.

Разумеется, бутлегеры тоже были не без греха: содержание вредных металлов в виски и джине, производимых на подпольных заводах, часто зашкаливало. Для врачей стало привычным делом откачивать работяг, которых после выходных выворачивало наизнанку от рвоты. Но правительство применило к травле пьющего населения научный подход. К середине 1927 года к спирту примешивали керосин и бруцин (алкалоид из семян рвотного ореха), газолин, бензин, кадмий, йодинол, цинк, соли ртути, никотин, эфир, формальдегид, хлороформ, камфору, карболовую кислоту, хинин и ацетон. Министерство финансов требовало, чтобы доля метилового спирта в этом составе была не менее десяти процентов.

Результаты не заставили себя ждать. В 1926 году в одном только Нью-Йорке палёным спиртным отравились около 1200 человек, примерно 400 погибли. Причём наибольшее число смертей пришлось на Рождество: 31 летальный исход только в госпитале «Бельвю». Пациенты прибывали в бредовом состоянии (одному, например, казалось, что за ним гонится Санта-Клаус с бейсбольной битой), теряли сознание и умирали. На следующий год число смертей увеличилось до семисот. «Правительство знает, что не остановит пьянство, отравляя алкоголь, — заявил главный судмедэксперт Нью-Йорка Чарлз Норрис на пресс-конференции, наспех созванной в начале 1927 года. — Тем не менее оно продолжает отравительскую деятельность, невзирая на то, что люди, твёрдо вознамерившиеся выпить, ежедневно поглощают этот яд... На правительство США следует возложить моральную ответственность за смерти, вызванные отравленным алкоголем, хотя оно и не может быть привлечено к ответственности по закону». Норрис делал достоянием гласности каждый случай смерти от палёного спиртного, утверждая в 1928 году, что практически весь алкоголь, продающийся в Нью-Йорке, токсичен. По его указанию токсиколог Александр Геттлер проводил анализ конфискованного виски; именно он выделил все вышеперечисленные добавки. Наибольшее возмущение Норриса вызывало то, что действия правительства бьют в первую очередь по бедному населению, тогда как богатые могут себе позволить качественный виски, а в крайнем случае — квалифицированную и своевременную медицинскую помощь.

Негодованием были охвачены и законодатели. «Только дикий зверь может желать смерти или слепоты человеку, употребляющему спиртное, даже если он приобретает его у нарушителя прогибиционистских установок», — заявил сенатор от Миссури Джеймс Рид. «В обычных условиях ни одно американское правительство не занималось бы такими делами, — писала «Чикаго трибюн» в 1927 году. — Только с точки зрения фанатиков “сухого закона” все средства, даже варварские, считаются оправданными». Находились, правда, и те, кто обвинял законодателей, обличающих использование токсинов, в сговоре с преступниками: бутлегеры и их клиенты-алкаши не заслуживают снисхождения! «Должен ли Дядя Сэм гарантировать безопасность пьяницам?» — задавалась вопросом газета «Омаха-Бич» из Небраски.

Шестого декабря 1927 года «Чикаго трибюн» напечатала историю о том, как в «Метрополь» к Капоне прорвался через все кордоны какой-то человек и предложил выгодную сделку: Аль даёт ему в долг три тысячи долларов, а он страхует свою жизнь на 15 тысяч и отдаёт ему полис, после чего тот может его убить и получить деньги. Телохранители Аля вышвырнули незваного гостя на улицу. «Честный бизнесмен» приходил в ярость, когда его принимали за банального убийцу. А газеты создавали именно такой его образ. Позже Капоне будет рассказывать, что получил письмо от некоей леди из Лондона, которая просила его приехать и устранить чем-то провинившегося перед ней соседа, обещая хорошее вознаграждение...