Палочку дрожжей раскрошить и залить 1/4 чашки кипятка. Еще 13/4 чашки кипятка вылить в миску, добавить туда 2 cm. ложки сливочного масла, 2 cт. ложки сахара, 1 cт. ложку соли. Когда остынет, добавить разведённые дрожжи, 3 чашки муки и перемешать. (Мука должна быть свежая: через пару недель в ней заводятся жучки). Постепенно всыпать ещё три чашки муки, продолжая мешать, пока тесто не перестанет липнуть к краям миски. Посыпать стол мукой, выложить тесто и месить руками, пока оно не станет мягким и эластичным. Смазать миску оливковым маслом, положить туда тесто, закрыть сверху и поставить на солнце подниматься, пока оно вдвое не увеличится в объёме. После этого порезать его ножом, накрыть и снова оставить подниматься. Затем разделить тесто на две равные части, придав им продолговатую форму, и выложить на противень. Духовку предварительно разогреть до 200° С. Выпекать 45 минут, пока буханки не подрумянятся. Для получения традиционной хрустящей корочки оставить хлеб остывать на решётке в вытяжке, чтобы его со всех сторон овевало воздухом.
Маленькая Италия
«Chi lascia la via vecchia per la nuova, sa quel che lascia, e non sa quel che trova» — «Покидая старую дорогу ради новой, знаешь, что оставляешь, но не знаешь, что найдёшь». Название этой комедии Джузеппе Джакозы, написанной в 1870 году, в Италии вошло в пословицу, потому что с тех пор очень много людей проверили справедливость этого изречения на собственном опыте.
Несмотря на свою древнюю историю, Италия была молодым государством на политической карте Европы. Долгая борьба за объединение и независимость завершилась в 1871 году, когда король Виктор Эммануил II присоединил к Италии Рим и сделал Вечный город её столицей.
Эйфория от политических и военных побед быстро сменилась обеспокоенностью из-за экономического кризиса: Франция закрыла свой рынок для итальянского вина, США засыпали Европу дешёвой пшеницей, а цитрусовые поразил гоммоз. Цены на хлеб, вино, растительное масло резко упали, в то время как промышленные товары так же стремительно вздорожали, вызвав волну банкротств. На севере Италии крестьяне ели мясо раз в месяц, на юге — раз в год. Малые дети умирали сотнями тысяч из-за недоедания, антисанитарии и отсутствия врачебной помощи. В довершение всех бед в Неаполе в 1884 году разразилась эпидемия холеры, которая за три года унесла 55 тысяч жизней — помимо сорока тысяч человек, умиравших в год по всей стране от малярии, и ещё ста тысяч — от пеллагры.
Кроме того, административная система погрязла в коррупции, всей экономической и политической жизнью Неаполя заправляла каморра, а проще говоря, организованная преступность. Ловкие, дерзкие и беспринципные буржуа (высшая каморра), опиравшиеся на безжалостную силу наёмных убийц (низшая каморра), подмяли под себя и государственную бюрократию, действуя по принципу «ты мне, я тебе», и запуганное население. Законы попирались, права и свободы не соблюдались. Буквально все — от рабочего, желающего получить место на фабрике, до промышленника, стремящегося сделать политическую карьеру, — должны были получить «одобрение» местного криминального авторитета. Вот что представляла собой «старая дорога».
Начиная с 1880-х годов количество итальянцев, покидающих родину в поисках лучшей доли, неуклонно росло. Чтобы как-то сдержать этот поток, в декабре 1888 года был принят закон, запрещавший замужним женщинам уезжать без согласия мужа и устанавливавший меры контроля, чтобы мужчины не могли эмигрировать, уклоняясь от воинской обязанности. И всё же за последнее десятилетие XIX века из страны уехали полмиллиона человек. Большинство направлялись в соседние Францию или Швейцарию, пересекали Средиземное море и оседали в Северной Африке. Но немало было и таких, кто решался на путешествие через океан — в Аргентину, Бразилию, Канаду и США. Одно время население бразильского Сан-Паулу наполовину состояло из итальянцев, но Южную Америку тоже сотрясали кризисы. Взгляды эмигрантов всё чаще обращались к «стране великих возможностей», где правил «всемогущий доллар». Если в 1885—1895 годах в США уезжали в среднем 35 тысяч итальянцев в год, в следующем десятилетии этот показатель вырос до 130 тысяч. Цель у всех была одна: разбогатеть. Некоторые пересылали большую часть заработка семье, оставшейся на родине, а потом, скопив долларов пятьсот, а лучше тысячу, возвращались. Другие уезжали целыми семьями, навсегда.
«Следует отметить, что подавляющее большинство итальянцев прибывают из Южной Италии, из-за крайней нищеты жителей, которые не могут там заработать больше одной лиры в день, тогда как Америка обеспечивает им минимальный заработок в полтора доллара[2], — писал в 1903 году французский журналист Л. Дельпон де Виссек в «Ревю блё». — Их иммиграция вызвана в гораздо большей мере экономическими причинами, чем желанием воспользоваться завоеваниями американской независимости и конституционными принципами, о которых эти крестьяне до приезда не имели ни малейшего представления. Покинуть родину их побуждают главным образом письма, которые они получают от родственников или друзей, преуспевших на новом месте. Кроме того, судоходные компании занимаются рекламой, посылают агентов в самые крохотные посёлки, разнося по ним слух, будто в некоторых американских штатах землю раздают даром. Плата за проезд составляет в среднем 112 франков (22,4 доллара по курсу того времени. — Е. Г.), и часто билеты заранее оплачены более состоятельными друзьями, желающими предоставить своим землякам возможность приехать». Тем не менее каждый эмигрант должен был иметь при себе сумму, равнозначную десяти долларам: голь перекатная в Америке была не нужна.
Что же ждало их там, на «новой дороге»?
«Я приехал в Америку, потому что мне рассказывали, что улицы там вымощены золотом, — признался один из итальянских иммигрантов конца XIX века. — По приезде я узнал три вещи. Во-первых, улицы золотом не вымощены. Во-вторых, улицы не мощёные вообще. И в-третьих, мостить их — мне».
Достигнув берегов США, итальянцы, как правило, не уезжали далеко, оставаясь в крупных портах и соседних с ними городах (Нью-Йорк, Бостон, Филадельфия, Новый Орлеан), а если там не находилось работы, пробирались в крупные промышленные центры — Чикаго, Сан-Франциско. Трудились на строительстве дорог, в шахтах; выполняли тяжёлую, низкооплачиваемую и грязную работу, от которой отказывались другие, или пытались найти свою нишу в сфере обслуживания: в «маленьких Италиях», возникавших в крупных американских городах, требовались пекари, повара, бакалейщики, цирюльники, башмачники и портные.
Путеводитель по Нью-Йорку 1898 года сообщал:
«Малберри-стрит, на южной оконечности [Нижнего Манхэттена], — узкая, тёмная и грязная. По обе стороны стенами стоят шестиэтажные многоквартирные дома, в немытые окна которых изредка пробивается свет ламп. Первые этажи заняты самыми разными лавками; ночью в них темно, но жёлтые и красные огни светятся на каждом углу, а то и в середине каждого квартала, указывая на допоздна открытые салуны. Вдоль бордюра, возле каждой второй или третьей входной двери, стоят повозки, а возчики и лошади скрываются где-то среди домов. Ещё только десять часов вечера, и на улицах полно людей; в какой-нибудь жаркий летний вечер туда вываливают все; половина спит в повозках, на ступенях крыльца, на дверях в погреб, куда матери приносят подушки или даже матрасы и укладывают детей; там они и спят всю ночь, — всё лучше, чем задыхаться внутри кошмарных ульев для отверженных людей.
Недавно здесь открылся Парк на месте, расчищенном от худших из этих убогих ночлежек, дав [кварталам] “Пойнте” и “Бенд” доступ к свежему воздуху и зелёной траве. Там есть беседка, фонтаны и множество скамеек. Рядом — большое новое здание школы. Со всех сторон в летний вечер можно увидеть картинки, достойные мастерской художника. Вот вправо убегает улочка, и тусклые фонари фруктовой лавки отражаются в латунных пуговицах двух полицейских, наблюдающих за сценой, сильно смахивающей на ссору между несколькими низкорослыми, стройными и черноволосыми мужчинами, громко кричащими и бурно жестикулирующими. Не слышно ни слова по-английски — только грубый, гортанный итальянский. Возможно, всё обойдётся словами, а может быть, блеснёт нож, раздастся крик и убийца кошкой ускользнёт, хотя полицейские стоят совсем рядом, потому что земляки помогут ему скрыться, чтобы потом начать вендетту и самим отомстить за себя. Мы идём дальше. Толпа становится гуще, мы продираемся сквозь неё. Трудно поверить, что это не Неаполь. Улица слегка отклоняется влево. Темнолицые мужчины и простоволосые женщины (кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы эти синьорины носили шляпки?) топчутся на тротуаре и сидят на порогах лавок, лежат в повозках или снуют в дверях дансингов, где сейчас танцы.
Давайте зайдём в этот погребок, который держит человек, чьё имя, если верить вывеске, почитается в Риме, и выпьем кружку пива. Это тёмное, прокуренное помещение, где полно итальянцев. Выглядят они свирепо, но по мне, так в их взглядах — только некое грубое любопытство. Пиво подают в кружках, куда вместится целая кварта, а стоит оно всего три цента, и если бы его получали не из гущи со дна бочонков из других салунов, хозяин бы разорился. Просто пригубим из вежливости и снова выйдем наружу. Это Малберри Бенд — самый неуправляемый рассадник преступности в городе. Впрочем, обычно там довольно тихо, поэтому мы поворачиваем назад и прогуляемся в вонючей тени Баярд-стрит (наихудшей части очень плохой улицы, названной в честь рыцаря без страха и упрёка), не испытывая никакой тревоги, поскольку нам-то в Маленькой Италии вендетту не объявили».
