2. Те лини, что я ловил, не годны! Ни кого не накормил — Не жирны. Вроде, ладил всё, как мог – к такту такт, Но пошли куда-то вбок, Не на тракт. Брошу ручку, плюну вслед, разотру. Сорок бед – один ответ: Не умру… Лопухи… Средь лопухов трын-трава, Заготовок для стихов Воза два. Я хожу промеж крапив-лопухов… Есть слова и есть мотив. Нет стихов. «…И вновь стихи. Я слышу их мотив…» …И вновь стихи. Я слышу их мотив. Так знает автор тайну слов в конверте. Так помнит режиссер все кадры в ленте, Отснятой и запрятанной в архив. Они живут, как дождь, как облака, Как времена, отлитые в века. Я каждый вечер прихожу сюда, Кручу кино, пока всё спит на свете. При лампе в сорок ватт, в ее щадящем свете, Я вынимаю кадры из «тогда» — Из точки на обоях, на стене, Куда дано проникнуть только мне. Я режу ленту, заново крою, Переставляю даты и событья, И воскресает всё, что мог забыть я, И жизнь мою, как будто не мою, Я вижу вновь. Из прошлого огня Она зовет в грядущее меня. Как будто звук, к которому привык, Пройдя по залам меж столов и стенок, Вдруг приобрел неведомый оттенок, Какой и не придумает язык… Чем я, Господь, себя не оправдал — Что слухом наделил и зренье дал? Зачем мне нужно в свете сих свечей Смотреть за горизонт и слушать, слушать, И прежде, чем создать, сто раз разрушить, И, трудно постигая суть вещей, Почувствовать единственное то, Что не умеет чувствовать никто. И всё же я судьбу благодарю За все мои страданья и мытарства. Прекрасен конь и хороши полцарства! Но за коня и царство подарю: Но чтобы обязательно гнедой. О двух крылах. И чтобы со звездой! «Сколько дал – значит, столько и дал…» Сколько дал – значит, столько и дал. Что же дышишь в затылок натужно? Всё, что есть – раздарю, не продам, А чужое и даром не нужно. Я еще поживу! Извини… Эту жизнь я пока не итожу, Хоть до крови изрезал ступни И спалил до костей свою кожу. Я еще говорю и смотрю, Твоим словом и верой согретый… Ты поймешь, когда всё раздарю, По закрытой тетради. Вот этой. Вот тогда приходи и дыши. И, клонясь над страницею белой, Всё, что я не успел – допиши, Всё, что я не сумел – переделай. «Посветлеет листва, а потом загорится…» Посветлеет листва, а потом загорится, А потом опадет, а потом загремит. И метель прилетит длиннокрылою птицей, И на озере лед – словно рвут динамит! — Будет гулко звенеть, перемноженный эхом, — Вот тогда и придет та, которую жду, Со свирелью в руке, опушенная мехом, И гнедого коня приведет в поводу. Никогда! никогда вам не видеть той сцены: Это будет в ночи без огней и людей — Я ей царство мое от крыльца до антенны Предложу за коня: проходи и владей! И серебряный хруст под морозной подковой, И точеный каблук на тесовом крыльце Нитью тонкою лягут, незримой основой Для поэмы с хорошею сказкой в конце. Станет Дева играть на печальной свирели, Будет конь гарцевать под высоким седлом, Будут белые крылья широкой метели Шелестеть по ночам за узорным стеклом. Весь январь и февраль это чудо продлится… Но однажды проснусь – никого: ни коня, Ни ее, лишь исписаны густо страницы: То ли всё – обо мне, То ли всё – для меня… «Куплю кота на черном рынке…» Куплю кота на черном рынке, Куплю двуспальную кровать, И стану я ему у крынки По вечерам стихи читать. Он будет очень умный кот. Он эти строчки незаметно Под молочко и посвист ветра На свой язык переведет. Снега сойдут, прольются ливни, Мы будем с ним супы варить, И он под запахи и рифмы Начнет однажды говорить. И вот тогда мы ночью встанем, И в добрый час в лесу ночном Отыщем дуб и цепь натянем, И сказку новую начнем. «Мой отпечаток зрим. Как след медвежьей лапы…» Мой отпечаток зрим. Как след медвежьей лапы, Он узловат. Ни каменных дворцов, ни крепко сшитых «в лапу» Резных палат. Я просто шел и пел, марал бумагу кровью, Звенел струной, И, брызжущим в лицо, дышал в ответ любовью, А не слюной. Я возводил свой храм, и, укрепляясь в вере, Я знал: спасет. Я этот храм воздвиг. Я открываю двери. Входите. Вот… Всмотритесь и – увидите воочью: Здесь, в глубине, Слова, пробелы, точки и отточья — Всё обо мне. |
