…И пахли мои варежки и пальцы Сосной и мандаринной кожурой… Каникулы! Мороз!.. Сестренке – пяльцы И мулине. А я, хоть волком вой. Спасали книжки. Половцы и витязь, Сражение Руслана с головой… Висело небо синее, как ситец, И солнце отдавало синевой. Гуляния пронизан мелким зудом, Я оттепели ждал, но север лют! А скоро и рождественские будут, А после них крещенские придут… И, как личинка, прогрызая кокон, Зачитанными книжками шурша, Я на простор смотрел сквозь стекла окон, В оттаявшую дырочку дыша. Карпеновка Рябина? Да! Но мне милей калина, И я, свое итожа бытие, Опять шепчу: «Мне целый мир чужбина, Степной Алтай – отечество мое!» Октябрьская калина! Кадки… бочки… Красным красно! Не кисти – красота! Сестра цепляет ягоды на мочки, Мол, как?.. Вооброжуля еще та! Мы рвем калину. Запасаем в зиму. Гогочут гуси дикие. Ведром Сестра грохочет. Мне дают корзину. Кровавых ягод наберу с бугром И в бочку ссыплю. И еще, и снова. И чтобы ни соринки, так сказать, Чтоб всё ладом, чтоб по-мужски, толково… А ягода такая – в рот не взять! Но в декабре, когда всё проморозит, И до костей протянет сиверком, Добудет мама чугунок и спросит: – Ну, что, сынок, напарим? С сахарком… Напарим, мама… Годы пролетели. По-новому живет моя страна. Вы знаете калину?.. нет?.. не ели?.. Советую. Целебная она. Конь …И рухнул ты, На розовом снегу Задрав копыта и откинув морду, И я уже до смерти не смогу Забыть твою монгольскую породу. Какая стать! Каких степных кровей! Набраться ты успел роскошной силы В каких краях? Тебе – что суховей, Что – снеговей, что – холода Сибири… Прекрасен ход… Крошится тяжкий наст… Рвут цепи кобели, срывая клети… Такое завораживает нас Однажды в детстве и до самой смерти Удерживает будто на вожже, Затем, чтобы храня осколки боли, Ты помнил тот рассвет и на меже Лежащего коня в январском поле, Отброшенную в сторону дугу, Подков мерцанье синее стальное И мертвый колокольчик на снегу, И на сто верст дыханье ледяное… «Ощущая, что детство уходит навек…» Ощущая, что детство уходит навек, Понимая, что старость черна и беззуба, Я за ласточкой в небо поднялся из сруба, И увидел простор, и рискнул на побег. Помню – ночь серебром заливала просторы, И немые курганы татарской ордой Залегли у костров, отраженных водой, И смотрели на запад, и прятали взоры. Только мне удалось подсмотреть в их глазах Тягу к долгим кочевьям и жажду погони… О, веселая жизнь на скрипучих возах! Здесь рифмуется то, что мне нравится. Кони! Но мне рифма еще неизвестна на вкус. Я кружусь в разноцветном кочевничьем стане, И слова, что рождаются в створе гортани, Зелены, зелены. И змеиный укус Той, жестокой, которая Музой зовется, Поджидает меня где-то там, за холмом, Но еще я об этом – ни духом, ни сном, Только сердце замрет и тревожно забьется. Не спи, пацан Как весело с утра колесам По холодку, по звонким росам Скрипеть, постукивать, юзить! …Всё это там, в краю далеком, В таком высоком синеоком, Что даже не вообразить… Степям длинноты не помеха. Как ни шуми – не слышно эха, Но глазу видно то и то: Высокий беркут, даль сайгачья, Сурка – в нору – движенье рачье При виде пугала в пальто. Возница же, ногой качая, Сурка (бы как) не замечая, Под ляжку подоткнув вожжу, Вдыхая пот гнедой лошадки — Солено-терпко-душно-сладкий — На гривы смотрит, на межу, На то, как, зерна наливая, Овсы, метелками кивая, Желтеют кверху. Срок всему! Всему, всему… коню, колесам, Суркам, горохам и овёсам, И лишь вознице одному Пока не срок. Ему до срока Такая долгая морока! Такие дни и столько дней! И мрак, и хмарь, и злые ветры, И плюс такие километры, Где новый прежнего длинней. И эта степь. Она докуда? О, эти травы-ковыли! Из всех чудес чуднее чуда Придумать боги не могли: Хлеба, холмы, сурки, бурьян… Не спи, пацан! Смотри, пацан… «За илбаном бугром, за калиной кустом…» За илбаном бугром, за калиной кустом, Где таймень хлещет воду багровым хвостом, На широком лугу, собираясь в отлет, Журавли предотлетный вели хоровод. Я в стогу не доспал, я с трех метров смотрю, Как высокие топчут ногами зарю, И кружатся, и стонут, и трутся пером — Будто казнь через час и придут с топором. Через час, через миг… Вот прольется Восток, И плеснет через край и на птиц, и на стог, И вожак закричит, и расправит крыло, И очнется земля, и заплачет село; И белесые, словно во мгле паруса, Крылья птиц пронесут надо мной голоса, И косой треугольник, широк и крылат, Тот вожак поведет от зари на закат. И мне больше не спать в этом рыжем стогу, Потому что поверю тому вожаку, Потому что весною, средь майского дня, На базаре цыганка, жалея меня, Всё молчала, крутила на пальце кольцо, Долго-долго смотрела в ладонь и в лицо, И сказала: «Под осень уйдешь из села…» И за черное слово монет не взяла. |
