«Хорошо живу. Люто, молодо!..» Хорошо живу. Люто, молодо! Мне бы кучера. В черном! Воланда! Чтобы мог я на всем скаку Глянуть сверху вниз на реку, На Казанский собор, на Спас, Где увидел бы без прикрас Этот город в прожилках вен С тайной жутких своих дворов, Где когда-то средь серых стен Тосковал я – найти бы кров; Где, сработанное хитро, Привечало меня метро Не за деньги и не «за так» — За пятак! Я бросал пятак, И проваливался туда, Где зимой тепло без пальто, Где везли меня поезда И не спрашивали – ты кто?.. «Дышит город зноем и покоем…» Дышит город зноем и покоем. Каменно и душно. Не вздохнуть. Я здесь проживаю не изгоем — Должником. Пора бы и вернуть. Много разрешил он мне когда-то! Тайну этих скверов, площадей Раскрывал… хотя и скуповато. Город… город… Скопище людей. И не то, чтоб это всё прельщало, Перевоплощало и звало — Никаких наград не обещало, За собою в пропасть не влекло. Но пошел же. Сунул в петлю бошку. Мерил свои версты, гать гатил, Поначалу думал – понарошку, Оказалось, жизнью заплатил. Еду ли в метро, стою на Невском, Слово подбираю ли, строку, Чувствую себя всегда довеском, Щепкою приколотым к куску. «В граде Питере в сумерках снег невесом…» В граде Питере в сумерках снег невесом, И пушист, если очень искрят провода. В граде Питере ходит народ колесом Из трамвая в метро, из метро хоть куда. Эскалатор неспешно везет и везет. Ну, и как поспешишь? И никто не спешит… Я считаю, что мне в этой жизни везет, Потому что я к Питеру-граду пришит Крепкой дратвою, той, что сшивают гужи, Чтобы труд – для души, Чтоб дороги – легки, Чтобы сшивки хватило на всю эту жизнь До победного дня, до последней реки. Я люблю этот город и сумерки тож, Кровь его светофоров и тайны дворов, И Казанский – за то, что на хана похож, И знобящую сырость балтийских ветров. И куда б я ни шел, и о чем бы ни пел, Возвращаюсь к нему: до чего же хорош! Как же сильно когда-то пред ним оробел Я, обутый в литую резину калош. Но помог он мне, выварил в горьком соку. Напитал мои вены добром. На века! Чтоб я помнил о том и берег. Берегу! А иначе, откуда бы эта строка? А иначе, откуда бы дом и семья, И жена по душе, и дите по уму, А иначе с чего бы спокоен был я, Всем нутром ощущая грядущую тьму? «Тертый, ломаный, увечный…» Тертый, ломаный, увечный, Цену знающий беде, Налегке тропою млечной Я иду к своей звезде. Надо мною черный космос, Подо мною пустота, Позади пшеничный колос Возле свежего креста. Ни уздечки, ни трамвая, Ни печалей, ни обид, Лишь дорожка неземная Звездным гравием скрипит. Вот и всё, и вся недолга, Был Алей, Чарыш и Волга, Город каменный, Нева, И слова… слова… слова… И, клонясь над страницею белой… «Босиком, в одной рубахе…» Босиком, в одной рубахе Вышел из дверей… Мне – что ямб, что амфибрахий — Всё одно – хорей. Я шныряю в огороде, Огурцы жую. Между грядок дева бродит. В сторону мою Не глядит. Не замечает. С дудочкой в руке — То подсолнух покачает, То шмеля в цветке. Плети трогает руками. Полет повитель… Что за дива? Кто такая? Для чего свирель? «Я в поэзию крался, как волк изо рва…» Слова нужны, чтоб поймать мысль: когда мысль поймана, про слова забывают. Из «Чжуан-цзы» Я в поэзию крался, как волк изо рва, Я, как всякий крестьянин был хитр и напорист, Я в кули засыпал золотые слова И грузил на подводу свою – не на поезд, Потому что отец говорил: «Не спеши! Паровозом быстрей, лошадями надежней: Перекроют пути – заворачивай пожней, А достанут и там, можно срезать гужи. А верхом!.. Только, главное, лошадь не бей, Слабины не давай и не рви удилами… Говорят, что бывают еще и с крылами, Повезет на такую – садись, не робей». Ой, батяня, спасибо за добрый совет! Я гнедую свою понукаю проселком — То по краю реки, то березовым колком, То въезжаю во тьму, то в белесый рассвет… Заночую, как Бог, посредине страны — Сны ко мне подойдут и неслышно обступят… А товар мой на рынке, наверное, купят, Торговаться не стану, отдам в полцены. Хоть и хитр, но отдам, потому что у нас, Где я вырос, такие в полях черноземы! Уродится еще! А пахать я горазд, Как и спать под скирдою из свежей соломы. |
