Петроградка В сыром подъезде вороха добра, И коммуналки старая дыра, Пропахшая застиранной постелью. Кривой торшер, цыганская игла, И крыса, что приходит из угла, Шурша своей облезлою шинелью. Чуланный мир.… Во сне и наяву Мне здесь нехорошо. Я здесь живу. Варю картошку. Файлы открывая, Читаю тексты, по утрам смотрю Чухонскую бесцветную зарю, И с численника листья обрывая, Всё представляю ту эпоху, где Бродили ночью волки по гряде, Орали выпи, шелестели совы, Луга цвели, клубились небеса, Где я, влюбляясь в эти чудеса, Не жил – парил, как облак невесомый, Не представляя, что моя звезда Однажды приведет меня сюда, Где счетчики мерцают на панели, Где задувает спичку сквозняком, А между газплитой и косяком Гуляет крыса в траченной шинели, Где не слышны ни волк, ни совы с выпью, Где страшно мне, что вновь запью как выпью. «Вечный бой. Покоя нету…» Вечный бой. Покоя нету. Поманит и вновь – обман. Вороных бы, да карету! …Волчья изморозь… туман… Синий морок, тьма без края, Снег летящий, шум звезды… Залезаю вглубь трамвая: Здрасьте, бабушки-деды. – Здрасьте, бабушки-деды! Далеко ли до беды? – До беды? Смотря, куды? Если с нами – час езды. Город вымер. Город выстыл. Эрмитажное крыльцо В инее. Грохочет выстрел — Дым свивается в кольцо. Пушкари в седых ушанках… Присмотрюсь и разгляжу — Люди, саночки… На санках… Что на санках – не скажу. Я не видел ту победу. Я не знаю ту беду. Я по Троицкому еду. Я по Невскому иду. Я стучу подковкой модной, Я в глаза царю смотрю. Ветер с Балтики холодной Дует лошади в ноздрю, Всё живое выдувая, Продувая синеву… Как живу? Как выживаю? Выжив, снова – как живу? Как мирюсь, что счастья нету? Эх, фортуна! Эх, мадам… Вороных бы, да карету С жаркой шубою! А там… Синий полог. Даль без края. Пены клочья на узде… Что-то холодно в трамвае… Нынче холодно везде. Питер Небо золотом проколото. Я живу здесь. Ем и пью. На закате дня из золота Золотые петли вью. Сам себе тиран и мученик, Сам провидец и пророк, Сам себя ночами мучаю, Продираясь между строк. Словно конь, опутан путами, Не на свет гляжу – во тьму, Годы – что? – эпохи путаю, Где какая не пойму. Земляник лесных не трогая, На Вуоксу, по росе, Финской взорванной дорогою Под косым углом к шоссе Я хожу, и ниже Лосево На кольцо лещей ловлю. Знаю Бродского. Иосифа. Прозу Бабеля люблю. Поражаюсь…. Что ж ты, Господи! Одарил, как наказал… Слов космические россыпи. Жизни призрачный вокзал. «Шампанское как Спасская. Ворота!..»
Шампанское как Спасская. Ворота! Откуда это всё у обормота — Ведь бомж, изгой, оглобля без саней. Но – две мадам. Которая Евтерпа? Похоже – левая, ей ближе дух вертепа, А правой ближе то, что ближе к ней. Пьет правая, Евтерпа приглашает. Изгой молчит, он молча разрешает, Одним зрачком указывая стул. Отличный стул! В нем были апельсины. Беру – на вес: конечно, из осины, И жидковат; не я ли гвозди гнул. Прекрасны эти фрукты из Марокко. Цветут, растут, а нам от них морока: Осина, гвозди… Это, как смотреть. Не будь вот этих импортных поставок, В притонах не хватало бы подставок, И просто было б не на чем сидеть… Шипит вино и пенится в стакане. Шесть рыжих труб в обмотках стеклоткани. Маховики тяжелые в углу. Журчащий звук, что не известен в селах, Жар-птица в сорок ватт и два веселых Измызганных бушлата на полу. Мне это всё приятно тем, что это Советский быт российского поэта, Что я сюда свободно прихожу, Что этих двух я не увижу больше, Что мы с изгоем равные (не в Польше), А слово не подвластно дележу; Что яды «Бонда» не помеха цедре, Что мы найдем чего поставить в центре, Когда увидим: Спасская пуста; Что мне сияет радость в этой бездне, Что где-то там, на уровне созвездий, Осталась за спиною суета… И мы легко спровадим эту пару, Прикроем вход и посидим напару, Десяток строк очистим добела; Мы будем пить шампанское в притоне И думать: что ж его не пили кони? И понимать: мешали удила. Ночью Ударил разряд и застыл на весу, И хлынуло небо, смывая дорогу. Ликует природа! В такую грозу Пророки идут на свидание к Богу. Я чувствую дрожь от коленей к рукам, И стыдно, и больно трусливому глазу. Но слышу их посохи, сквозь ураган Негромко стучащие по диабазу. Стучат, и стучат, и уходят во мглу, В промокших одеждах, с седыми власами. Нездешними ветер поет голосами, Толкает их в спину и рвет за полу. Стучат, и стучат, и стихают вдали… Пора петушиная – ночь на исходе. И гром затихает. Наверно, подходят. И дождь прекратился. Наверно, пришли. |
