«Стихотворную строчку катая во рту…» Стихотворную строчку катая во рту, Приминая бурьян и кусты, Вдоль реки, за верстой отмеряя версту, Под сияньем высокой звезды, Я домой после школы на лыжах бегу, Лыжной палкой пишу вензеля на снегу. Никого! И скрипит до Урала Крепкий наст, перевитый сухим февралем, Полынями пробитый, седым ковылем, Отливающий блеском металла. Подступает мороз всё плотней и плотней На корявых оснеженных лапах, И чем небо темней, и чем звезды крупней, Тем жилья ощутимее запах. Я счастливый! Ура! А еще, Бог ты мой, Из гнезда, из-под желтой стрехи, Мне лететь за Урал, любоваться Невой, Встретить счастье, поверить в стихи. Октябрь, 1962 Пацан, покинув сады и гумна, Друзей и школу, почти бездумно Вошел я в тамбур с ущербным светом, Где пахло гарью и туалетом. Вагон качнуло и закачало, И покатило, и застучало. И трое суток стонали рельсы… О! Это были такие песни, Каких я после нигде не слышал… Шел дождь со снегом, когда я вышел… И, подтверждая, что всё серьезно, Гремя железом, орущий грозно, Шагал носильщик по черным лужам… Огромный город. Кому я нужен? «Там речка протухла, там грязь по колено…» Там речка протухла, там грязь по колено, Там псы на веревках у каждого дома, Там смрадно, там запахи праха и тлена, Там хмель и похмелье, там речь невесома. Там просто живут, каждый каждому ровня. – Зачем вы живете?.. – Никто не ответит. Там возле калиток не лавочки – бревна, Не лампочки ночью – Медведицы светят. Однажды средь ночи я из дому вышел, Пустого ведра опасаясь и порчи; Кромешная тьма, предо мной сотня дышел, Куда повернуть?.. и созвездья средь ночи Сказали – сюда… И шагнул я на запад. Шагнул и шагаю… Обуглилось тело. Уже на локтях, на коленях, на лапах Ползу и ползу, и не вижу предела. И в небесах, где воздух пахнет вечным… «Голова моя приезжая…» Я верчу приезжей головой… Г. Горбовский Голова моя приезжая. Ветер гонит облака. Пахнет корюшкою свежею Возле каждого лотка. Дорогое человечество, Словно сгусток суеты, И колышется, и мечется, И несет в руках цветы. Я стою, как замороженный, Я – село! Сойти с ума… Я смотрю, как завороженный, На толпу и на дома, На зарю, такую гордую, И не знаю, что, любя Степь мою, поверю городу И отдам ему себя. «Окно прорублено! В дому гуляет ветер…»
Окно прорублено! В дому гуляет ветер. Европа щурится, не верит в чудеса. Но топоры звенят, и, как поэт заметил, — Был хищным глазомер, И город паруса Кроил на площадях, чтоб воли было вдоволь, Чтоб норды гнули ось, как тонкую лозу, И у причальных свай смывали юным вдовам Балтийской влагою соленую слезу. …Всё туже паруса. Слоями звездной пыли Покрыты купола. Часы команду бьют. Царь скачет на закат. Горит ковчег на Шпиле. Дымится полдень. Чайки воду пьют. Над равелином тишина тревожна, И потому тревожно на душе… И парусник легко и осторожно Закладывает крен на вираже. Кони Клодта 1. Пропахший камышами и туманом, С батоном в сумке и пустым карманом, Счастливый как Колумб, открывший Новый свет, Покинув мир скрипучего вагона, И, примеряя зыбкий свет перрона К своим плечам, я вышел на проспект. На всех домах сверкало и блестело! Наш председатель за такое дело Электрика уволил бы давно. Но Невский был раскрашен и расцвечен, И каблучки стучали в этот вечер, Как тысячи костяшек домино. Я шел – не знал куда, но знал – откуда, И верил я – должно свершиться чудо, Оно меня нашло на мостовой: Какой-то парень с мышцами атлета Держал коня, а тот в потоках света, Подняв копыта, замер надо мной! Как будто бы в ночном, в степи Алтая, На задние копыта приседая, Не ощущая тяжести узды, Он пляшет у костра в туманном дыме, Огромный! И передними своими Копытами касается звезды! Был этот конь так хорошо сработан, (Наверно, скульптор конюхом работал!) И я надолго замер у коня, Дивясь его забронзовевшей силе. А люди воздух рвали и месили, Толкались и ворчали на меня. Но я не замечал их недовольства. В моей породе есть такое свойство — Стоять и удивляться на виду… И думал я, стирая пот с ладоней, Коль в городе живут такие кони, То я, наверно, здесь не пропаду. |
