— Истеричка, — подсказал Юра.

— Истеричка. — Володя кивнул, хоть Юра этого не увидел.

— Но я хотя бы обаятельный?

— Обожательный, — улыбнулся Володя.

В ответ послышался тихий, неуверенный смех.

— Знаешь, Володь… самое смешное, что Игорь был прав. А я так наехал на него, что даже неловко.

— Ну-ну. Скажи еще, что Йонас, в принципе, нормальный мужик. — Володя покачал головой.

— Да какая разница, нормальный Йонас или нет. Если мне нужен ты. Володь, я хочу увидеть тебя. Позвони в скайпе.

— Не могу, Юрочка, я у матери. Давай позвоню тебе, когда вернусь домой? — нежно произнес он. — Кстати, я выяснил, кто украл твой шарф… Может, тебе тоже завести собаку?

Юра не ответил, Володе даже показалось, что тот отложил телефон и куда-то отошел. Но в трубке послышался тихий вздох.

— Ты говорил с Ангелой?

— Да, вчера.

— Насчет меня или?..

— Тебя, да. Знаю, ты сейчас спросишь, готов ли я поговорить с ней о себе… Ты уверен, что вчера я снова попытался влезть в твое личное пространство и начать контролировать тебя. Я понимаю твои аргументы головой, но внутренне не могу принять. Я уверен: ты понял меня неправильно и контроль тебе только кажется. Но! — услышав, что Юра пытается его перебить, воскликнул Володя. — Я позвоню ей завтра же и запишусь на прием. Если ошибаешься ты, то Ангела заступится за меня. А раз ты считаешь ее мнение авторитетным, то оно тебя успокоит. Но если ошибаюсь я… значит, мне надо лечиться… еще и от этого. Если такова цена твоему счастью — я попробую. Правда, не думаю, что эти разговоры как-то помогут.

— Но если от одной встречи не будет толку, ты же попробуешь еще раз?

Володя закатил глаза.

— Сколько встреч я должен провести?

— Хотя бы три.

— Ладно. Но при одном условии.

— Опять условия, — недовольно протянул Юра.

— Условия все те же. Если ты не сможешь воздержаться от алкоголя, то обратишься за помощью. И не смей даже заикаться о моей мании контроля, когда дело касается выпивки!

— Ладно, — недовольно буркнул Юра.

— А пока ждешь меня, пойди прими ванну, полежи, погрейся, — посоветовал Володя и сообразил, как можно приободрить Юру. — Повспоминай, чем мы с тобой занимались в этой самой ванной за день до моего отъезда из Германии.

Юра вежливо прокашлялся, Володя через силу улыбнулся. Они немного помолчали. Юра куда-то потопал — в трубке послышались шаги. Затем зашумела вода — видимо, он прислушался к совету и стал наполнять ванну.

— Только не включай слишком горячую воду, ладно? И телефон держи рядом, на случай, если станет плохо.

— Володя, все со мной будет нормально, — сказал Юра, его голос действительно больше не звучал таким мертвым, как в начале разговора. Тем более он добавил почти весело: — Не включай параноика!

— Ну уж нет, быть параноиком, особенно если дело касается твоего здоровья, — это моя работа. Тем более когда тебя нет рядом. Юр, если снова станет грустно, вспомни, что именно в этот момент в моих мыслях нет никого, кроме тебя.

— Приезжай ко мне, — вздохнул Юра. — Я так соскучился. Приезжай скорее.

Попрощавшись, Володя просидел в машине еще несколько минут, тупо глядя перед собой и улыбаясь. Затем собрался с мыслями, стараясь избавиться от остатков пережитого стресса, и пошел домой к матери.

— Пойдем допивать чай, — сказала та и, не дожидаясь ответа, направилась в кухню.

Явственное предчувствие неладного овладело Володей. Позвонив Юре из дома, Володя говорил недолго и, кажется, негромко. Не могла же мать подслушивать?

«Нет, услышь она, то одной бледностью здесь бы не обошлось», — решил он.

Но в голове уже вспыхнуло воспоминание о том, как он признавался родителям. Память милосердно уничтожила много плохих моментов, но тот день Володя, казалось, запомнил навсегда. Тогда они всей семьей еще жили в старой московской квартире. Володя помнил картинку: круглый стол, обрамленный сиянием свисающей с потолка лампы, в круге света — три чашки, вазочка с вареньем, хлеб и дрожащие руки Володи. Они с родителями ужинали, отец был, как всегда, весел, мать — тиха. А Володя, подавленный, весь вечер не мог поднять устремленного вниз взгляда. Они это заметили, мать спросила, в чем дело, и он, с трудом собравшись, произнес дрожащим голосом:

— У меня проблемы с психикой, серьезные, давно.

Признание комом застряло в горле — горькое, колючее, гадкое. Он безуспешно пытался исторгнуть его из себя, выплюнуть. Отец помог, спросил:

— Почему ты так решил? В чем именно проблема?

— Я не могу полюбить женщину.

— Ты педераст?

Нужно было всего-то произнести: «Да», но еще никогда Володя не давился этим словом так, что от удушья жгло глаза.

— Вова, ты педераст? — повторил отец.

Володя всхлипнул, кивнул, но не осмелился поднять голову. Стыдно. Так стыдно, что мог только смотреть вниз, на белую скатерть, на которую падали и расплывались уродливыми пятнами крупные капли — слезы.

Мать жалобно заплакала, слишком по-детски хныкая. Отец молчал.

— Помоги мне, — давясь словами, произнес Володя, — найди врача.

— Кто еще знает об этом? — холодно, будто бы равнодушно спросил отец.

Володя знал, что это притворство, всего-то защитная реакция отца, пройдет минута-другая — и он взорвется.

— Никто.

— У тебя с кем-то это уже было?

— Ни с кем, — соврал Володя.

— Ясно, — сказал отец и вышел из кухни.

Они остались вдвоем с матерью, она взяла сына за руку и жалобно прощебетала:

— У тебя ведь еще не было девушки, да? Может быть, все пройдет само, может быть, не стоит посвящать в это лишних людей?

Володя собирался ответить, но тут в комнату влетел разъяренный отец. Володя предвидел его реакцию, даже не удивился.

— Как ты смеешь так поступать с нами? За что? Столько сил в тебя вложено, и чем ты нам отплатил?

— Я знаю, что виноват! Я прошу у вас помощи!

— Прощения проси!

— Прости. — Он посмотрел отцу в глаза, затем повернулся к матери. — Мама, прости.

Отец заставил ее встать из-за стола, взял за руку и увел в спальню. Володя ждал, что скоро родители выйдут, но те не появились ни через полчаса, ни через час. А Володя сидел за столом, смотрел на свои ладони, с силой сжимая и разжимая кулаки, боролся с безумным желанием опустить их под горячую воду.

Когда старые часы пробили полночь, он поднялся, но, вместо того чтобы устремиться в ванную, завернул к родительской спальне.

— Отец, ты поможешь? — спросил он через закрытую дверь. — Мне больше не на кого положиться, не у кого просить…

Из-за двери прозвучало лишь сухое «Да».

Утром отец остыл, сказал:

— Я найду врача.

И даже похлопал по плечу. Посмотрел ему в глаза — Володя заметил, что это далось отцу тяжело, и еще заметил во взгляде такое разочарование, какое не видел никогда раньше. И потом еще долгие годы отец смотрел на него именно так — печально хмурясь, поджав губы, тщетно скрывая отвращение. А взгляд матери был полон боли, Володя все чаще стал замечать, что, когда ее глаза устремлены на него, они наполняются слезами.

Но сейчас глаза матери были сухими. Это успокаивало, но только Володя сел на табурет и отпил чаю, как едва не поперхнулся от ее слов:

— Я знаю, что ты скрываешь от меня. Скажи это вслух. Тебе станет легче — и мне тоже.

И снова в горле застрял ком, а руки будто парализовало. Снова горечь на языке и жжение в глазах, невозможно дышать и говорить. Володя с силой сглотнул, но ком не растаял, а только опустился ниже, в грудь, расцарапав все на своем пути.

— Ты подслушивала? — едва слышно просипел Володя.

— Скажи правду… — попросила мать тоненьким, точно как тогда, голоском.

— Подслушивала, — ответил за нее Володя.

Если бы он мог отмотать время назад, то ни за что не допустил бы того, чтобы она узнала. Уберег бы ее от разочарования и боли, которая теперь станет еще сильнее — ведь мать одна, навсегда одна. У нее не будет внуков, а ее сыну, единственному близкому человеку, придется жить на две страны.