Лучи закатного солнца окрасили стены кабинета в красный, на миг ослепив Володю. Он будто очнулся от сна и, хлопая глазами, взглянул на часы — стрелки приблизились к девяти. В круговерти мыслей совсем потерялся счет времени.

Володя вздрогнул от звука сообщения в ICQ, достал молчавший весь день телефон и прочитал:

«Мне так хочется снова играть. Люблю, когда ты восхищаешься мной, смотришь на меня с обожанием. Я так хочу все это вернуть».

Вспомнив о Юре, Володя прошептал его имя. Вдруг последний солнечный луч озарил всю комнату и погас. Стало темно.

Володя включил свет, улыбнулся — одним только своим присутствием в его жизни Юра помог избавиться от тяготивших его вещей, людей и отношений. Володя тоже хотел помочь ему прямо сейчас, но между ними пока еще оставались тысячи километров.

Набирая сообщение в ICQ, он не спешил. Долго думал, перечитывал, что-то удалял, чем-то дополнял. Пусть текст казался местами пафосным, местами — очень нескладным, в нем заключалась правда, в него Володя вложил себя.

«Может быть, одного меня недостаточно, чтобы перевесить негатив в твоей карьере и чтобы твоя жизнь снова обрела смысл. Но у меня нет другого меня, и я отдаю тебе самое ценное, что имею. Я хочу, чтобы ты знал. Ты — самое яркое и самое лучшее, что случалось со мной за всю мою жизнь. Никогда, ни к кому я не испытывал столько любви, сколько испытываю к тебе, столько эмоций и счастья. Все, что было до тебя и без тебя, — блеклое и пустое. Если ты когда-нибудь исчезнешь из моей жизни, я постараюсь жить дальше, но боюсь, что все это потеряет всякий смысл. Я боюсь даже мыслей о таком будущем.

Я говорю это не для того, чтобы взвалить на тебя ответственность или вину. Просто я знаю, что в последнее время ты часто ругаешь себя и даже ненавидишь, стыдишься. И я пишу тебе эти слова, потому что ты просто не знаешь, какой ты на самом деле. Какой ты красивый в моих глазах. В любой момент: усталый, злой, грустный и даже пьяный. Ты для меня как солнце. Не в смысле дурацких прозвищ: пошлых солнышек, котов и зай. А буквально — мне без тебя нельзя. Что бы ты о себе ни думал, каким бы жалким ни представлялся себе, знай: ты для меня — все лучшее на свете. В тебе вся красота моего мира».

Володя не ждал ответа, но получил его. Причем довольно быстро:

«Я люблю тебя. Когда ты приедешь?»

Володя нахмурился.

«Юр, я же писал тебе днем — в выходные».

Ответ на это сообщение пришел не сразу. Лишь несколько минут спустя Юра, очень неразговорчивый сегодня, выдал целую тираду:

«В эти выходные? Ты не шутил? Ты правда приедешь? Я весь день сам не свой — так расстроился из-за заказа. Проспал до вечера, очухался, а тут такая новость!»

«Ты рад?»

«Господи, да! Конечно!»

Володя улыбнулся.

Он встал, еще раз не спеша прошелся по кабинету. Задумался, что забрать отсюда на память. Отвес — подарок заказчика? Отцовское пресс-папье — золотого льва? Он подошел к серванту и вынул оттуда единственную по-настоящему дорогую для него вещь — семейную фотографию. Володя положил ее в коробку и оглядел кабинет в последний раз.

Действительно в последний — он это четко знал. Нет, конечно, когда Володя уедет, кабинет никуда не денется, не сгорит. Но перестанет принадлежать ему — скоро у этого места появится новый хозяин.

Свет в его бывшем кабинете погас за секунду до того, как за Володей захлопнулась дверь.

Спускаясь в зал ожидания берлинского аэропорта, Володя искал Юру в толпе суетящихся людей. Он, одетый во все черное, стоял в дальнем углу зала: отвернувшись ото всех, смотрел в окно и вертел в руках телефон.

— Юр, — как можно ласковее позвал Володя, встав у него за спиной. Но тот никак не отреагировал. Володя негромко кашлянул и позвал еще раз, громче: — Юра!..

Услышав, Юра резко повернулся и замер. Он посмотрел на Володю остекленевшим взглядом, но испуг на его лице вдруг сменился радостью. Юра поджал губы и, ничего не сказав, обнял Володю так крепко, что стало трудно дышать. А тот, обхватив его плечи руками, прижал к себе и даже не подумал осмотреться вокруг — чтобы поискать недобрые взгляды. Володе было не до этого.

— Ты реальный? — пробормотал ему в шею Юра. — Ты мне не кажешься?

— Реальнее некуда. Неужели думал, я обману тебя?

— Но ведь могла найтись куча причин не приехать. А может, ты это просто так сказал, чтобы поддержать…

Володя хотел было сказать, что не стал бы разбрасываться пустыми обещаниями, но промолчал. Повинуясь порыву нежности, он обхватил ладонями лицо Юры, заглянул в грустные глаза. Тот замолк, задержал дыхание. А Володя ощутил, что сердце забилось так сильно, будто стремилось выпрыгнуть из груди. Он судорожно вздохнул и прижался к Юриным губам. Володя не думал ни о чем и ни о ком. Лишь старался передать через поцелуй всю нежность и любовь, которые скопились в душе за время самой короткой, но самой тяжелой разлуки. Юра ответил ему, но целовал не нежно, а жадно.

Разрывать этот поцелуй не хотелось, но, в конце концов отстранившись, Володя увидел расширенные от удивления Юрины глаза. Он наконец-то улыбался. И Володя тоже не смог не улыбнуться. Он достал из кармана — специально не стал класть в чемодан — Юрин шарф и, пробормотав:

— Тебе тут одна мадам из Харькова передала, — повязал его Юре на шею.

Тот разгладил шарф, поправил узел и, улыбнувшись еще шире, сказал:

— Почти пионерский галстук. Только бирюзовый.

— Тебе очень идет.

Ему и правда очень шло. Весь черный Юрин образ вмиг преобразился благодаря единственной яркой детали.

Володя оглянулся вокруг. По аэропорту сновали сотни людей: суетились, толкались плечами. Кто-то просто стоял рядом, почти вплотную, кто-то разговаривал, кто-то тоже обнимался. Но всем им было совершенно наплевать на Володю и Юру. На двух мужчин, которые, то ли плача, то ли смеясь, сжимали друг друга в объятиях.

Чертыхаясь, Володя вбежал по ступеням к дверям филармонии — его быстрые шаги гулким эхом отразились от стен пустого холла. На ходу сверяясь с билетом, он нашел нужный зал. Женщина-капельдинер, вежливо улыбнувшись, сказала что-то на немецком, и лишь через несколько секунд Володя понял смысл фразы — после месяца в Харькове снова переключаться на другой язык оказалось довольно трудно. Он глянул на часы — выступление вот-вот должно начаться, но из-за дверей зала слышалось, что оркестр все еще настраивается.

Володя ощутил дежавю, будто так уже когда-то было — чуть больше года назад. Капельдинер пропустила его в зал, указав на крайнее кресло в пятом ряду. Пробираясь к своему месту и стараясь не шелестеть оберткой букета, Володя украдкой взглянул на сцену и поймал взгляд карих глаз — слегка насмешливый, но радостный. Неужели Юра специально не начинал концерт, потому что ждал, когда Володя придет?

Устроившись в своем кресле, он снова посмотрел на сцену. Юра уже повернулся спиной к залу и лицом к оркестру и возвел руки вверх, готовясь дать команду играть.

Володе стало стыдно за свое опоздание, хоть в этом и не было его вины. Глупое стечение обстоятельств. Казалось, он все просчитал и оставил много времени про запас. Но сперва на полчаса задержали рейс из Минска, потом Володя слишком долго ждал багаж, а по дороге домой и вовсе попал в пробку. Пожалуй, единственное место, где Володя пробыл дольше положенного по своей воле, — это цветочный магазин. Мог бы и быстрее определиться с букетом, но в тот момент казалось очень важным выбрать самый красивый, но при этом не слишком «женский». В итоге купил шикарные бордовые пионы.

А теперь он сидел в зале и смотрел на Юрину спину, облаченную во фрак, его поднятые руки, сверкающий на правом запястье браслет и зажатую в пальцах дирижерскую палочку. Казалось бы, все как тогда — полтора года назад, в органном зале Харьковской филармонии. Но нет, теперь Володя точно знал: все совершенно по-другому.

Он не успел закончить мысль. Свет в зале погас, Юра опустил руки, грянула музыка. Тяжело, мрачно завыл контрабас, в унисон ему заплакала скрипка. Пространство будто наполнялось тьмой, которая втекала в зал черным туманом, стелилась по полу, клубилась под ногами. Один за другим вступали смычковые низкими гулкими голосами, и мрак густел, поднимался к потолку, зависал в воздухе, норовил просочиться в легкие и затопить сердце. А потом вдруг зал погрузился в полную тишину, застыл в непроглядной черноте. Казалось, будто мир умер.