— А его личные вещи куда? Книги, телефон, сувениры…

— Их не выбрасывай. Убери в кладовку. Или к себе увези. У тебя места больше, есть куда убрать.

— Понял. Сделаю.

Прощались долго, болезненно. Мать плакала, привставая на цыпочки, гладила его по голове, по плечам и груди, не выпускала из объятий и все повторяла: «Ты прости, сынок, если чем-то тебя обидела, если что-то не так сказала. Это, наверное, я виновата, что ты один». Володя бормотал: «Не говори глупости. Все нормально». Он волновался за нее: как она сориентируется, как долетит, как ее встретят, а главное — как она там будет жить без него. Но голос разума успокаивал: «Мать не оставят в одиночестве». Она летела к сестре в родной город — Москву. И, помимо Москвы, собиралась в Тверь, к Володиному дяде и двоюродному брату Вове, что не смог приехать на похороны, но настойчиво приглашал погостить.

Всю дорогу до дома он прокручивал этот разговор в голове по несколько раз. Было паршиво: на душе из-за ее слез скребли кошки, под ложечкой ныло от жалости и тоски, из-за того, что умудрился ей нагрубить, мучила совесть. Полегчало, только когда Володя увидел на трассе упоминание дома — табличку с названием коттеджного поселка «Ласточкино гнездо».

«Очень неудачное название, — критиковал отец, принимая его проект шесть лет назад. — Оно будет ассоциироваться со скалой и замком в Ялте, но разве хоть что-то напоминающее его там есть? Нет, ни архитектура, ни ландшафт не имеют ничего общего с настоящим Ласточкиным гнездом. И все-таки ты настаиваешь на этом названии. Почему?»

Отец был прав: поселок раскинулся среди полей и перелесков, покуда хватало глаз. Ни скал, ни гор, ни тем более моря. Деревянные двухэтажные дома в скандинавском стиле с панорамными окнами даже приблизительно не напоминали тот самый замок. Поселок назывался так не потому, что стоял на возвышении. Здесь уже не летали ласточки, не вили гнезд. Река пересохла, а пионерлагерь «Ласточка» много лет лежал в руинах. Но именно потому, что все это здесь когда-то было, Володя назвал этот поселок — назвал свой дом — так. Но отец принял его с трудом — и то только после долгих уговоров.

Володя пересек шлагбаум, оказался на территории поселка и запетлял привычным маршрутом между однотипных коттеджей. Его дом стоял на самом отшибе. Такой же, как остальные, он отличался лишь очень широким двором, в несколько раз превосходящим по размерам соседские, и самым высоким среди всех участков забором.

Только Володя вышел из машины, как тут же воздух содрогнулся от высокого лая Герды. Володя свистнул, и она бросилась навстречу к воротам, безуспешно пытаясь их свалить. Он приготовился открыть их. Делать это нужно было с осторожностью, иначе собака собьет его с ног — уже прыгала как сумасшедшая. Володя снова свистнул, она заскулила и притихла, а когда дверь отворилась, Герда распласталась на спине, животом кверху. Володя присел на корточки, принялся по-детски сюсюкаться с ней:

— Собака моя, соба-а-а-ка. Соскучилась, девочка? Я тоже скучал.

Почесывая мохнатый живот, он привычно оглядел дом, кажущийся на фоне сизого неба неприветливой громадиной.

— Сейчас мы включим свет, и станет лучше, правда?

Перешагнув порог, он преодолел небольшую прихожую и ступил в широкую, светлую гостиную, совмещенную с кухней. Стягивая с себя удавку галстука, прошел в ванную, снял линзы и с удовольствием потер веки — за целый день глаза устали. Надел очки.

В гостиной Герда пулей примчалась к огромному окну, сунула нос за штору и принялась отчаянно лаять.

— Что такое? — Володя подошел к ней и выглянул во двор.

Казалось бы, ничего удивительного для него и возмутительного для Герды там нет, все как всегда: небо, звезды, широкая поляна, небольшая рощица вдалеке.

— О… — выдохнул Володя, увидев нарушительницу спокойствия. В пятне света на спинке садового стула сидела, глядя на них, изящная ласточка.

Володя купил таблетки, которые прописал Игорь, и принимал их уже пару дней. Но, похоже, они не действовали — Володя засыпал так же долго и тяжело. Успокоительные делали его вялым, но не опустошали голову, не избавляли от тяжелых, мрачных воспоминаний, бесконтрольно кружившихся в мыслях. Вот и сейчас, в третьем часу ночи, он лежал и не мог избавиться от образов, что вспыхивали под закрытыми веками.

Володя с Брагинским вместе забирали тело отца из морга и везли в церковь, где ждали все, кто пришел проводить его в последний путь. Володя впервые занимался похоронами и многого не знал, поэтому удивился, что тело не было окоченевшим, а конечности двигались легко. Когда ехали в автобусе, на повороте гроб качнуло, и отца прижало к одной из стенок, а руки съехали набок. Вдвоем с Брагинским они вернули телу прежнее положение, поправили его, Володя положил ладони обратно на грудь. И это тактильное ощущение — то, какими мягкими и холодными были пальцы и плечи отца, — записалось на подкорку.

Володя засыпал. На улице шумел дождь, дома похолодало настолько, что пришлось надеть футболку. Он замерз и, проваливаясь в сон, инстинктивно обхватил себя за плечи — показалось, что держит плечи отца. Проснулся. Это были его, Володины, плечи. Холодные и почему-то непривычно мягкие.

Он поднялся, снял футболку, пусть и стало еще холоднее. Поменял позу, чтобы не касаться руками своего тела, но ладони продолжали ощущать мягкое, прохладное и вялое, будто неживое, не тело даже, а какой-то биоматериал.

Володя рывком сел на кровати. Сердце грохотало в висках, дыхание захлебывалось.

— Надо отвлечься, надо отвлечься, — принялся повторять он. Но, на что отвлечься, придумать не мог. Неожиданно вспомнился недавний визит Маши. Он прокрутил в голове их встречу от начала до конца, попытался обсудить с собакой. Герда спала в ногах, тихонько похрапывая.

Он вспомнил, как Маша, слушая его, слышала только себя и вынесла из разговора совершенно неверное, зато столь желаемое: что ее сын хороший, а вот его друг — плохой. Видимо, она была такой всегда — крайне эмоциональной и глуповатой. Но раньше, в юности, в «Ласточке», она скрывала эти черты, хотя Володе иногда удавалось разглядеть ее настоящую.

Мысли о Маше помогли забыть недавний кошмар. Он наконец смог удобно устроиться на кровати и начал проваливаться в сон. Засыпая, увидел Машу. Совсем юную красивую девушку в коротком платье. Она, вся в слезах, стояла голыми коленками на бетонных плитах и умоляюще смотрела на него. Стирая руки в кровь, писала мелом поверх нарисованного на асфальте яблока: «Ненавижу».

Рано утром Володю разбудило СМС с неизвестного номера:

«Прости за то, что тебе наговорила. Я была сама не своя. Но сейчас все еще хуже…».

Догадаться, от кого это сообщение, не составило труда. Володя ничего не ответил, положил телефон на тумбочку. Хмыкнул — его очень позабавило многоточие в конце — и завернулся в одеяло. Сон без сновидений не собирался выпускать его из своих объятий, наоборот — только сжал в них еще крепче, увлекая в такой желанный, с таким трудом достигнутый покой.

— Сколько мне еще извиняться? У меня настоящая беда, почему ты не хочешь мне помочь?!

— Чего?

Мгновение спустя Володя застал себя сидящим на кровати с трубкой у уха, не помня, как проснулся и ответил.

— Как ты можешь быть таким равнодушным?! — кричала Маша.

— Я тебе уже сказал, что ничем… — вяло пробормотал он, потирая заспанные глаза.

— Но я не знаю, к кому еще обратиться, это же такой стыд!

Володя со стоном выдохнул:

— Да пойми же ты, что я правда не понимаю, как могу тебе помочь.

Маша на пару секунд замолкла и произнесла уже не зло, а жалобно:

— Володь, Дима собирается покончить с собой! Пожалуйста, давай встретимся!

Володя мигом проснулся. Маша в трубке тяжело дышала и всхлипывала. Неужели все настолько серьезно? Он уставился на свою руку. Следы на коже уже давно исчезли, но сейчас по ней горячей волной прошла старая, фантомная боль.