Пошел в обход. Ступив на деревянный мостик, перекинутый через речку, Володя заметил, как у самой воды пролетела и умчалась вдаль стайка ласточек. И как их только занесло в эти края? Послышался далекий раскат грома, порыв ветра растрепал волосы, раздул полы пиджака. Володя нервно одернул его и направился к воротам лагеря.

Он впервые приехал сюда в девяносто шестом — спустя десять лет после той смены. Пробравшись по заросшей тропе, открыл ржавые скрипящие ворота. Тогда Володя вернулся сюда, чтобы встретиться с Юрой, — пусть и понимал, что вероятность этой встречи слишком мала, но зыбкая надежда все же теплилась в груди.

И Юры тут, конечно, не было. Но был Юрка — виделся везде призраком прошлого. Володя остановился у корпусов младших отрядов, заметив детскую площадку. Звонкий Юркин смех доносился отовсюду, звучал в кособоких деревянных домишках, летал в воздухе вместе с одуванчиковым пухом. Старая карусель — осевшая, с облезшей краской — утопала в желто-белом одеяле. Володя хотел утонуть в нем, лечь прямо в эти цветы, закрыть глаза и позволить прошлому утянуть себя. Но он понимал, что, каким бы сильным ни был соблазн, за этой счастливой фантазией обязательно придет сильнейшее разочарование.

В девяносто шестом он приехал в «Ласточку», чтобы дойти до их ивы — потому что там хранились самые важные воспоминания. Но память повела его в другую сторону, и, не в силах ей противиться, Володя пошел на ее зов. Мимо щитовых, где Юрка впервые его поцеловал, мимо той самой яблони и танцплощадки. Володе слышалась «Колыбельная». Сперва казалось, что звуки исходят от эстрады, но, стоило повернуться к зданию кинозала, как музыка полилась уже оттуда. Спускаясь по старым скрипящим ступенькам, Володя на секунду зажмурился. Вдруг он откроет глаза, а там, внизу, в старом зрительском кресле, сидит Юрка?

Тогда Юра там не сидел. Но он сидел здесь теперь, среди пыли, грязи, обвалившихся стен и торчащих досок. Среди осколков их общего прошлого.

Ступени под Володиными ногами надрывно скрипнули, но Юра не обернулся на звук.

— Юр… — Он тронул его за плечо.

Тот все же поднял голову, посмотрел Володе в глаза, натянуто улыбнулся и спросил:

— Как ты?

Володя пожал плечами — сейчас ему совершенно не хотелось вести пустые разговоры.

— Прости меня, Юр, — выдохнул он. — Я… снова наговорил тебе с утра всякого, сорвался. Все должно быть не так.

Юра встал с кресла, прошелся до сцены. Зачем-то ковырнул пальцем торчащий из деревяшки гвоздь.

— А как все должно быть? — спросил он глухо, не оборачиваясь.

Володя промолчал — ответ на этот вопрос слишком сильно расходился с реальностью. Они должны были быть вместе и счастливы. Ведь прошли такой путь, нашли друг друга после стольких лет разлуки, сохранили память о своих первых чувствах, — разве могло быть иначе? Разве не сама судьба снова свела их вместе? Почему же тогда все это неотвратимо рушилось?

Юра направился к ступенькам, осторожно поднялся на сцену. Старые прогнившие доски трещали, в центре настила и вовсе зияла дыра.

— Я ведь все понимаю, Володь, — сказал он, вышагивая по скрипящему полу. Володя заметил, что в некоторых местах из деревяшек сыпется труха. — У меня депрессия, у тебя на этом фоне обострились психозы. Тебя вывела из равновесия ситуация с крестницей и конфликты на работе. Этот ком обид, недосказанность — все копится. У меня так же. И мы никуда не можем их деть, только вылить друг на друга. Замкнутый круг.

Юра сделал еще шаг, и вдруг одна из досок сломалась под его ботинком. Раздался треск, Юра успел переместить вес на другую ногу, чтобы не провалиться под сцену. У Володи сердце ушло в пятки, и он вспомнил, как когда-то так же смотрел на него и так же боялся.

— Слезай оттуда, Гагарин, еще покалечиться не хватало!

Юра вдруг широко улыбнулся и аккуратно спустился со сцены, но к Володе не подошел, остался стоять поодаль.

— Помнишь, мы обсуждали, что тебе делать с «Ласточкой»? — спросил он.

— Ну? — живо отозвался Володя. Он ухватился за Юрин вопрос как за соломинку, лишь бы оттянуть разговор, ради которого он сюда пришел.

— Я бродил здесь, рассматривал — все почернело, заросло, осыпалось… Знаешь, ведь это место имеет ценность только для нас с тобой — потому что тут наша память. А для других это просто рухлядь. И не надо тут ничего нового строить — надо оставить все как есть. Дать нашей «Ласточке» зарасти окончательно лесом, опуститься под землю. Ведь когда-нибудь в будущем до этого места дотянется город, тут станут строить какой-нибудь микрорайон, вырубят лес, вскопают все вокруг и найдут в котловане осколки этого прошлого. — Юра воодушевленно взмахнул руками, шагнул к Володе, посмотрел ему в глаза. — Представляешь, спустя много времени этот лагерь станет чем-то важным для людей, станет историей. Представь, приедут археологи, вскроют культурные слои, найдут фундаменты наших с тобой отрядов, кинозала, эстрады… выкопают статуи, отреставрируют и выставят их в музее. Представь Зину Портнову в каком-нибудь белом зале. — Он грустно улыбнулся. — Может быть, даже сохранится память о нас с тобой. Мы вернем под иву капсулу времени, и ее найдут другие. Положат в витрину значки наши, галстуки… Чтобы «Ласточка» стала значимой не только для нас, нужно дать ей умереть.

Володя задумчиво оглядел зал: выцветший занавес, пустые оконные рамы, разбитую сцену. И правда ведь — рухлядь. Да, это их прошлое — и оно невообразимо ценно, потому что в нем они были счастливы. Но правильно Юра когда-то сказал: в том прошлом они были обречены на расставание, в том прошлом у них не было будущего. Вот только теперь Володя сомневался, что оно возможно в их настоящем.

Все их прошлое — рухлядь. Разве возможно построить хоть что-то на таком неустойчивом фундаменте?

Будто перед прыжком в ледяную воду, Володя глубоко вдохнул и быстро сказал:

— Возвращайся в Германию, Юра.

Он смотрел на него, ожидая реакции, боясь, что Юра сейчас улыбнется или расслабленно выдохнет. Но тот нахмурился.

— Что?

Володя шагнул к нему, взял за руки, надеясь, что он не станет вырывать их.

— Тебе нужно вернуться домой. Улетай отсюда, Юрочка.

— Что? — снова повторил тот. — Нет! Что значит…

— Послушай! — перебил его Володя. — Я ведь вижу, как тебе плохо, я вижу, как все на тебя давит. Творческий кризис, депрессия — это ведь из-за Харькова, тебе тут тесно, одиноко. Ты же знаешь, я ни за что не отпустил бы тебя, если бы знал, как со всем этим справиться, но я не вижу иного выхода. Ты прав, это замкнутый круг, мы травим друг друга все больше и больше, уничтожаем все хорошее, что было между нами. Разве тебе нравится то, что в последнее время происходит? Не обманывай себя, ты же понимаешь, что вряд ли станет лучше.

Володя замолчал и только сейчас заметил, как сильно сдавил Юрины пальцы. А тот даже не поморщился.

— А что… — Юрин голос дрогнул. — Что будет с нами?

У Володи в горле встал ком.

— Я не знаю, — шепотом выдавил он.

Юра смотрел совершенно растерянно. Володе даже показалось, что он может заплакать, но его глаза оставались сухими. Не выдержав, Володя крепко его обнял, прижав к себе, зарылся носом в волосы и почувствовал, как ладони Юры легли на плечи, а пальцы смяли ткань пиджака.

— Я не хочу расставаться, Володь.

— Я тоже. Я не могу снова потерять тебя, я уже когда-то так сделал и еще раз такого не допущу. Но тебе нужно лететь отсюда. Ты ведь хочешь домой?

— Да, — глухо отозвался Юра ему в плечо.

Сердце стиснуло болью — наверное, где-то в глубине души, несмотря на все логичные доводы и решимость, Володя надеялся, что Юра не захочет обратно в Германию.

Тот отстранился, заглянул Володе в лицо.

— Ты ведь приедешь ко мне? Потом, в августе или сентябре, да?

Володя попытался улыбнуться, но получилось лишь дернуть уголками рта.

— Конечно. Приеду. — Он хотел еще много всего сказать и пообещать, но наткнулся на сомнение в Юрином взгляде. — Ты веришь мне?