— Я его к вам направила.

— Не сбивай меня, я сам собьюсь. И так между делом спрашивает: «А вот если я женщину прокляну на бесплодие, ну, чтоб детей не было, — ей от этого что будет, кроме отсутствия всяких волнений и неприятностей?» Каков вопросик! Я, конечно, его порасспрашивал — и сдается мне, что он затеял нехорошее дело. Предлагает дамам проклятье в качестве средства от детей. Ну, я ему вкратце обрисовал все, чем чревато такое «народное средство», он аж побледнел и срочно попрощался. Так что ты смотри, как бы благодарные клиентки вас обоих не растерзали.

Арина рассмеялась от облегчения.

— Александр Зиновьевич! Вы опять все не так поняли. Я вижу Давыда на работе каждый день — на такой промысел у него не хватило бы ни сил, ни времени.

— Дай-то бог, — вздохнул Александр Захарович, — дай-то бог…

Тут на них накинулась Белка, погнала Арину за стол, а Александра Зиновьевича вовлекла в поток воспоминаний о совместной учебе.

— Так ты все это сделал из-за того, что Зиновьич тебе наговорил? — шепнула Арина Давыду, когда они сели во главу стола.

— Что «это»? А… понял. Ну да. Страшно за тебя стало.

— Ну ты б хоть предупредил.

— Надеялся дождаться момента, когда ты сама заметишь. Но не выдержал. Что поделать, если угораздило влюбиться в чертовски привлекательную дамочку.

Арина вздохнула и погладила его по плечу. Без спросу решить ее судьбу для ее же блага — в этом был весь Давыд.

Свадьба шла своим чередом. Пили, пели, кричали «Горько!», гомонили на все лады.

Постоянно кто-то приходил, кто-то уходил, каждому вновь пришедшему доставалась тарелка наваристого борща («Мама говорит — они три ведра сварили», — шепнул Шорин). С каждым надо было поздороваться-попрощаться, выслушать поздравления, перекинуться парой слов. Это напоминало сон, где чередой проходят перед глазами знакомые, полузнакомые и вовсе незнакомые лица.

— Позвольте вас ангажировать! — Ангел в сияющей парадной форме встал у Арининого плеча. Арина оглянулась — музыканты играли что-то явно не танцевальное. Возле Шорина в такой же приглашающей позе стоял Моня. Арина нашла глазами Якова Захаровича. Тот развел руками: мол, он предупреждал.

Во дворе уже стоял катафалк — и Белка быстро, но интенсивно пихала Вазику пироги, рыбу и борщ в стеклянной банке.

— В общем, труп у нас. Лежал на чердаке. Зимой там белье сушат, а летом почти никто не ходит. Мальчишки обнаружили. Мужчина, больше ничего не знаю.

— Ну, уже что-то, — улыбнулась Арина.

Попав в прохладную полутьму катафалка, она наконец-то смогла сосредоточиться.

— А ты теперь мой муж, — удивленно произнесла она, глядя на Давыда, как в первый раз.

— А ты — моя жена, — так же удивленно ответил он.

— Муж.

— Жена.

Оба засмеялись.

— Приятно видеть, что вы разобрались, кто из вас кто, — усмехнулся Моня.

Может, люди тот чердак почти не использовали, а вот голуби облюбовали давно и прочно. Пол казался белым от обилия свидетельств их присутствия. Арина сначала пыталась идти аккуратнее, чтоб не запачкать прекрасное платье, но потом поняла, что бесполезно. Шорин все-таки заправил свои пижонские штаны в сапоги. Моня поглядывал на него с некоторой завистью, с его лакированными туфлями такой фокус бы не прошел.

Труп лежал у самого окна, так что был освещен солнцем, как актер на сцене. Арина глянула ему в лицо — и почувствовала, как по коже пробежал холодок.

— Пиши, Ангел! Мужчина, родился 16 марта 1922 года. Особый, воздух, пятерка. На правом боку шрам длиной восемнадцать сантиметров…

— Вы это прямо под пиджаком видите? — Ангел округлил глаза.

— Я сама ему этот шрам организовала, — пожала плечами Арина.

— О! Опять знакомый, — пробурчал под нос Моня.

— Левантия — город маленький, — вздохнул Шорин, — а может, ты еще и знаешь, кто все это сделал? Были у него недоброжелатели?

— Более того, я слышала, как один человек назвал его своим первым врагом и обещал убить, — ответила Арина спокойно.

— О! Кто же это?

— Ты. Разреши представить, перед тобой Глазунов Анатолий Степанович.

— Тот самый Глазунов, который… — Шорин автоматически провел рукой вдоль спины Арины, как будто проверяя, не появилось ли там снова проклятье.

— Он самый.

— Не, ну это не я… Я с ним и познакомиться-то не успел, — растерянно промычал Шорин.

— А вот это ты прокурору расскажешь, — ответил ему Моня, сделав зверски серьезное лицо.

— Монь, он тоже желтый, как та девушка…

— Я тут поднял прошлогоднее дело, еще апрельское. Помнишь, наверное, — тоже был такой же желтый. Его потом опознали — тоже особый был, земля, троечка.

— И все то же самое… — Арина нагнулась к трупу, привычно становясь на колено.

Шорин успел кинуть на пол свой пиджак — и чудесное платье почти не соприкоснулось с грязным полом.

— Значит, пришел он сюда сам. Вон там след остался, вот тут на подошве это самое… Пришел и помер, — Арина уже откровенно злилась, — и был он тут совсем один. Как это объяснить — не знаю. Лежит дней пять, при этом — ни одного насекомого. Брезгуют они им, что ли?

Она жестом пригласила Шорина.

— Моня! Фонишь, — крикнул он, закрыв глаза и сосредоточившись. Моня отошел в другой угол чердака.

— Моня, христом-богом прошу, отойди ты наконец! Фонишь, как скотина. Если не сдвинешься, сделаю больно.

Моня пожал плечами, но отошел уже совсем далеко — на лестницу.

— Да твою ж мать, Цыбин! — рыкнул Давыд, резко ударив локтем за спину. Арина взвыла — удар пришелся ей по ноге.

Давыд распахнул глаза и вскочил, как на пружинах.

— Прости, прости! — он обнял Арину. — Сумасшествие какое-то, мне показалось, что ты фонишь. Причем здорово так…

— Это не я, — Арина потупила глаза, — это он…

Она взяла руку Шорина и положила себе на живот. В этот момент ей показалось, что внутри как будто бы маленькая рыбка плеснула хвостом.

— Ой… — Давыд расплылся в улыбке, — а ничего он так… неслабенько… Монь! Иди сюда, глянь, какой мужик крепкий растет… Дракон!

— Если ты не заметил, мы тут немного по делу, — лениво отозвался Цыбин, но подошел: — Арин, можно?

Он протянул руку к Арине и зацокал языком.

— И правда, силен, папаша, — Моня дурашливо хлопнул Давыда по спине. — Работай давай, вот выгонят тебя за тунеядство — на что будешь пеленки-распашонки покупать?

— Так отойдете вы… трое?

— И я? — подал голос Ангел, сидевший на окне поодаль и в разговоре участия не принимавший.

— Ты — как хочешь.

И Шорин снова склонился над трупом, закрыв глаза.

— Зря вас только гонял — опять все чисто, — объявил он через минуту. Остальные только вздохнули.

— А что его на чердак этот грязный потянуло? — рассуждал Моня в катафалке. — Что у него там за дела были?

— На крышу, наверное, хотел. Он страстным голубятником был, — ответила Арина, — даже бредил своими птицами. И письма мне писал — на полстраницы просьбы его простить, остальное — про то, какие у него на голубятне живут «монахи», «крымчаки» и даже «спартаки».

— Значит, забежал на чердак голубей проведать, увидал что-то и помер внезапно… — Моня выглядел ошалело — у него явно что-то с чем-то не стыковалось.

— Забежал — неверное слово. Еле заполз, периодически падая и обтирая стены, — ну, судя по одежде. Но все сам. Запаха алкоголя нет, но шатало его изрядно. Еще проверю, что в желудке, — Арина задумчиво курила, не замечая, что пепел падает на платье.

Она попыталась представить себе походку, которой забирался на чердак Глазунов. Получалось похоже на то, как ходил в марте Кодан.

— Монь, похоже, тут не алкоголь… Тут другое. Сдается мне, Михал Вазиков наркотиками торгует — и этому продал. Ему нужно. У него болело… Этим сейчас Васько занимается, можешь детали спросить.

Арина вкратце рассказала про странное поведение Кодана (назвав его своим кладбищенским знакомым), про намеки Михала, про свои соображения.

— Ну тогда все сходится, — улыбнулся Моня. — Вот скажи мне как медик: может быть вещество, отнимающее особую силу?