— Отстань от собаки. Я это… — Давыд потупился, вертя чудовищный галстук в руках, — в общем, я не умею все это вязать.

— Понял. Позволь за тобой поухаживать, — Моня принялся деловито завязывать галстук Шорину. — Виндзорский узел, последний писк моды! Кстати, во сколько вы регистрируетесь?

Арина с Давыдом переглянулись.

— А что, там как-то договариваться надо было? — удивленно спросил Давыд, — Я думал, заскочим как-нибудь…

— Да ничего ты не думал, — досадливо вздохнул Моня, — небось, просто забыл.

— Честно говоря, да.

— Ладно, давайте одевайтесь — что-нибудь придумаем. Надо успеть до начала рабочего дня, а то Яков Захарович нам устроит. И, Дава, если ты заправишь эти прекрасные брюки в сапоги — ты будешь глубоко неправ.

Белка достала из шифоньера нечто белое, невесомое, струящееся и матово поблескивающее. Такую роскошь Арина раньше видела только на дивах из трофейного кино.

— Ирочка! Тебе помочь? — Белка поманила Арину в маленькую комнату.

Платье шилось без примерок. Арине недосуг было бегать в ателье, так что она отдала Белке Ликин парашют, а вместо выкройки вручила свой летний сарафан. Но Белка была знакома с лучшим левантийским портным Наумом Львовичем Тома, а он свое дело знал крепко. Платье село как влитое.

Невеста вышла из комнаты походкой королевы. Восторженный свист Мони и возглас Давыда подтвердили:  она была в этом платье не просто хороша — великолепна.

Арина никогда не подозревала, что она красивая. Да еще и настолько. Она удивленно, как в первый раз, рассматривала себя. Сзади подошел Шорин — и тоже восхищенно уставился на отражение Арины.

— От вас, конечно, глаз не оторвать, но нам пора бежать, — встрял Моня, — паспорта не забудьте. И это, Дава, звездочку приколи.

Давыд скривил лицо, и Моня поспешил объяснить:

— Понимаю, что раздражает. Но это лучше, чем сидеть в очереди.

И Моня оказался прав. Когда они дошли до загса — там уже скучали три пары. Но Арину с Давыдом пропустили вперед без вопросов.

Девушка-регистратор была какая-то странная. Когда Давыд и Арина вошли — округлила глаза, увидев черный «особый» паспорт Давыда, успокоилась было, но, заглянув в него, снова выразила крайнее удивление.

Впрочем, работу свою выполнила быстро, так что уже минут через десять они вышли из загса мужем и женой.

— Мы так и будем весь день бегом? Можно мне пять минут постоять-покурить? — раздраженно спросила Арина, когда Моня бодро потрусил в сторону каретного сарая.

— О! Хорошая идея! — Моня развернулся на пятках, остановился и достал папиросу.

— Вот запретит тебе муж-тиран курить — что делать будешь? — ехидно спросил Шорин, отмахиваясь от дыма.

— Буду по нему иногда скучать, может, даже поздравлять открыткой с праздниками, — задумчиво ответила Арина.

— Нет, ты слышал, слышал — ей папиросы важнее меня! — запальчиво выкрикнул Давыд Моне

— Бачили очі, що купували, — флегматично отозвался тот. — Арине тоже вот не повезло. Ты теперь, можно сказать, ее жизнь.

— Длинная же у меня жизнь, — смерила Арина Давыда взглядом с ног до головы.

— Зато какая тяжелая… — печально вздохнул Моня.

Из открытого по случаю жары окна загса послышался женский голос:

— Нет, Нюр, говорю тебе — настоящий сумасшедший. В ухе серьга, на шее галстук

с обезьянами, — Моня многозначительно поднял бровь, а голос продолжил, — ты бы его невесту видела! Она мне в матери годится и страшна как смертный грех. А потом смотрю — мне два паспорта подают, простой и «особый». Ну, думала, ведьма, очаровала человека. А нет — Особый там он. Точно сумасшедший!

У Давыда на скулах заиграли желваки.

— Дава! Умоляю! Тебе еще работать! — Моня бросился к другу.

— Я вежливо, и мутить не буду, — прорычал Давыд, одним махом запрыгивая в окно.

Через минуту из окна донесся голос Шорина. Говорил он негромко, сжав зубы, даже не говорил, а утробно рычал:

— Девушка! Вы не будете столь любезны извиниться перед моей женой?

Тут же в окне появилась голова регистраторши.

— Извините, — сказала она в сторону Арины, громко икая.

До каретного сарая шли молча. Настроение было не праздничное. Арина иногда украдкой посматривала на Давыда — и пыталась понять, изменилось ли что-нибудь от того, что в их жизни появился листок желтой бумаги с тусклыми машинописными строчками и расплывающимся фиолетовым штампом.

Вот этот человек рядом — не просто коллега, друг, любимый — а муж. На всю жизнь. Его или Аринину — как получится.

А как дошли до УГРО — потек обычный рабочий день. Ну разве что юная практикантка вскрикнула, увидев Арину в свадебном платье, выходящую из морга. И Клим Петрович, столкнувшись в коридоре с Шориным, прочел ему лекцию о недопустимости буржуазных обезьянок в образе сотрудника уголовного розыска. Равно как длинных волос, серьги в ухе и порванного под мышкой пиджака.

Шорин, как всегда, пропустил слова Клима мимо ушей, хотя пиджак все-таки зашил — на живульку, небрежно — но лучше, чем с дырой ходить.

В обед Моня посмотрел на часы и сказал, что у Давыда с Ариной есть ровно час, чтобы сходить домой, привести себя в идеальный вид — и выйти к гостям.

До дома они бежали, взявшись за руки и хохоча, как два школьника, удравшие с уроков. А дома — целовались без конца, как после долгой разлуки.

— Братцы! Не задерживайте церемонию, вас все уже ждут, — они не заметили даже, как в комнату вошел Моня.

— Ох! — зашедшая за ним Белка всплеснула руками. — Ирочка, да что ж ты с непокрытой головой? Нехорошо это, не по-человечески.

Она принялась рыться в шкафу. Где-то в самой глубине скрипучего рассохшегося ящика раскопала нужное — и торжествующе вытянула на свет стопку белых кружев.

— Моя фата. В ней за Яна замуж выходила, — она накинула фату на Арину, — а хорошо, тебе идет.

Тяжелые кружева легли вокруг лица, как рама портрета, придавая Арине сходство с дамами прошлых эпох.

Она подала Давыду руку — и парой спустились вниз.

Арина выскочила из темной парадной — и зажмурилась. Солнце светило невозможно ярко.

Накрытые скатертями всех мастей столы, выстроенные друг за другом, змеились по всему двору. Скамейки из стульев с перекинутыми между ними досками повторяли траекторию столов. Между деревьями были протянуты веревки с цветными флажками и бумажными цветами.

Женщины бесконечной вереницей несли с летней кухни на столы все новые и новые блюда, кастрюли, тазы и супницы. Мужчины деловито расставляли бутылки. В углу под навесом сыгрывались Аркадьичи — помимо самого Муштая, присутствовали аккордеонистка Алла Аркадьевна, гитарист Лев Аркадьевич и барабанщик Кузьма Аркадьевич, брандмейстер в отставке.

Звуки отражались от стен дома, множились и улетали вверх, в кроны деревьев, а оттуда — к солнцу.

У Арины закружилась голова от этой яркой, шумной, нереальной картины. Она закрыла глаза.

— Качинская! — раздался резкий голос Александра Зиновьевича.

Ну вот и все. Сказка кончилась. Пора просыпаться — и на смену. На войне сны всегда такие и были — яркие, длинные, про счастливую мирную жизнь, про любовь…

Арина помотала головой и открыла глаза. Левантийский двор со столами, нелепыми флажками и веселыми лицами друзей и коллег никуда не делся. А Александр Зиновьевич, несколько располневший и полысевший, стоял рядом и протягивал Арине букет.

— Прекрасно выглядишь, Качинская. Можно тебя на пять минут для приватной беседы?

Арина вопросительно посмотрела на Давыда, тот поморщился и кивнул.

— Ты понимаешь, во что ты вляпалась? — спросил Александр Зиновьевич, когда они отошли в сторону и достали папиросы. — Ты хоть знаешь, чем этот проходимец зарабатывает на жизнь?

— Мы коллеги.

— То есть ты тоже этим промышляешь? Никогда бы не поверил.

— Промышляю чем? Александр Зиновьевич! Раньше у вас не было привычки говорить загадками.

— Этот твой жених явился ко мне где-то в апреле, мол, посмотрите, что там со мной, а то друзья волнуются.