«Новейшие разоблачения», как стали называть в 1920-1930-х годах утверждения Йовановича, взяли на вооружение весьма известные исследователи причин возникновения Первой мировой войны, например англичанин Сидней Фей и уже упомянутые советские историки Михаил Покровский или Николай Полетика[41].

Впрочем, ценность «разоблачений» несколько снижалась из-за их явной политической подоплеки. Как раз в то время Йованович вел борьбу за пост председателя старейшей в Сербии Радикальной партии, которую возглавлял уже больной Пашич (он умер в декабре 1926 года).

Полемика между Йовановичем и сторонниками Пашича началась в газетах в 1925 году и продолжалась аж до 1930-х, когда Пашич уже умер. Пока он был жив, он лично опровергал слова Йовановича. На съезде Радикальной партии в апреле 1926 года Пашич заявил: «Я ничего не знал и ничего не говорил о покушении Йовановичу. Я рекомендовал «Народной обороне» ничего не предпринимать против Австрии, так как это было опасно». Потом, описывала этот эпизод газета «Политика», Пашич повернулся к своим министрам и друзьям и спросил: «Люди, ведь я не забыл, что я говорил?» И все подтвердили, что он не говорил того, что приписывал ему Йованович.

Разногласия с Пашичем (вопрос о сараевском покушении был лишь одним из многих в спорах между этими политиками) привели к тому, что Йовановича исключили из Радикальной партии. Однако он не отказался от своих высказываний и отстаивал их до своей смерти в феврале 1928 года. Что двигало им — политические соображения, желание скомпрометировать своего недруга Пашича, стремление рассказать правду или же всё вышеперечисленное? Узнать об этом уже практически невозможно.

Но еще раз можно определенно сказать, что Никола Пашич как никто другой понимал, что война для Сербии в 1914 году — катастрофа. Поэтому он вряд ли сознательно способствовал бы действиям, которые неизбежно приближали ее. Вряд ли стал бы затягивать информирование австрийцев, если бы имел точные сведения о том, что именно готовится в Сараеве. Но таких сведений у него, скорее всего, не было, и единственное, в чем его можно обвинить, — что правительство не слишком жестко контролировало государственную границу, на которой проявляли самостоятельность люди, связанные с «Черной рукой».

Другое дело — и в этом Йованович мог быть прав, — что когда всё уже произошло, премьер действительно мог произвести определенные «демонстрации» (объявление траура, отмена увеселительных мероприятий и пр.) в Белграде и услать куда-нибудь подальше Цигановича. Пашич и правительство в целом до последнего момента старались как-то выкрутиться из почти безнадежного положения, в котором они оказались из-за заговорщиков и активистов «Черной руки», став заложниками обстоятельств.

Но этого ни правительству, ни всей Сербии сделать уже не удалось.

Даже если предположить, что за спинами Принципа и его товарищей стоял кто-то еще, создается впечатление, что для осуществления плана покушения в Сараеве была создана «обстановка наибольшего благоприятствования». Выше уже говорилось, что убить Франца Фердинанда спокойно могли и раньше, в том числе и сам Принцип, который, как нарочно, в тот раз оставил пистолет дома.

Действительно, в обеспечении безопасности эрцгерцога было сделано множество ошибок, несмотря на то что слухи о покушении ходили по городу, а полиция и австро-венгерская контрразведка имели о нем более конкретные сведения. Наконец, даже после первой попытки Чабриновича, бросившего в кортеж бомбу, программу визита эрцгерцога даже не скорректировали, хотя должны были отменить совсем. И требования самого Франца Фердинанда продолжить поездку не должны были приниматься во внимание.

На следствии полицейские начальники сваливали всю вину на Оскара фон Потиорека: мол, он хотел придать визиту характер настоящего триумфа, поэтому предписал вывести на улицы как можно больше людей и опубликовать в газетах точный маршрут поездки эрцгерцога. Полиция просила прислать подкрепление, и его действительно прислали, но… многие агенты из Будапешта, Триеста или Вены, которые находились среди «ликующего населения», не знали сербскохорватского языка.

Полиция по собственной инициативе издала распоряжение об окончании учебного года в школах 15 июня, на две недели раньше обычного. Предполагалось, что ученики из других городов Боснии ко времени приезда престолонаследника уже разъедутся из Сараева по домам на каникулы и что это несколько снизит риск покушения — старшеклассники и гимназисты не без оснований считались одной из главных «групп риска».

Потиорек всячески защищался, сетовал на роковую случайность, которая действительно имела место, и распоряжения самого эрцгерцога, но недоработки в области мер безопасности, бесспорно, были. Причем настолько явные, что появилась даже конспирологическая гипотеза: уж не связаны ли они с заговором против Франца Фердинанда, который возник вовсе не в Белграде, а в Вене или Будапеште? И не специально ли его престолонаследника настолько плохо охраняли в Сараеве?

За прошедшие сто с лишним лет выдвигалось немало подобных версий. Мол, Франц Фердинанд собирался поставить во главе одной из частей обновленной Австро-Венгрии (Чехии, Хорватии, Венгрии и, возможно, Сербии) своего сына Макса фон Гогенберга и уже договорился с кайзером Вильгельмом, но об этом прознали его враги в Вене…

Или, например, что эрцгерцогом пожертвовали специально, чтобы начать войну с Сербией. Для этого сербских заговорщиков провоцировали на покушение.

Или что «Черная рука» была связана с определенными кругами в Вене и Будапеште, в которые входили враги эрцгерцога, и фактически по их заказу взялась устранить Франца Фердинанда. Любопытно, что в контексте последних двух версий Чабриновича часто называют австро-венгерским агентом. А Раде Малобабича, как мы помним, в этом подозревала даже сербская полиция.

Есть и другие предположения, еще более экзотические.

Старший сын эрцгерцога Макс незадолго до начала Второй мировой войны выдвинул версию, что следы заговора против его отца ведут в Берлин. Якобы кайзер Вильгельм опасался, что, став императором, Франц Фердинанд превратит Австро-Венгрию из младшего союзника Германии в сильного конкурента. Ныне живущие потомки эрцгерцога, с которыми мы встречались, княгиня Анита фон Гогенберг и герцог Георг фон Гогенберг подтвердили, что такие слухи действительно ходили в их семье.

Некоторые сербские историки, которые оправдывали решение суда в Салониках по делу Аписа и его соратников, предполагали, что и убийство Франца Фердинанда «Черная рука» могла совершить по заказу Берлина. Они ссылались на то, что Апис никогда не был против сотрудничества с Германией и считал, что с ее помощью, равно как и с помощью России, можно решить вопрос южных славян. Апис трижды ездил в Германию, где, в частности, проходил стажировку при германском Генеральном штабе и лечился в санатории. Одним из его хороших приятелей был сербский дипломат, а позже перебежчик и автор книг о сараевском убийстве Милош Богичевич, который остался в Германии. Он якобы являлся связующим звеном между Аписом и теми людьми в Германии, которые заказали убийство эрцгерцога. А потом, тоже якобы с его помощью, Апис налаживал контакты для заключения сепаратного мира с Германией.

Все эти предположения в той или иной степени касаются ситуации на Балканах, отношений между Сербией, Австро-Венгрией и их соседями. Но есть и другие гипотезы. Гораздо более «космополитичные».

Согласно одной из них, решение убить Франца Фердинанда члены «Молодой Боснии» приняли под влиянием, а может быть, и по совету русских революционеров-эмигрантов.

Главный идеолог «младобосанцев» Владимир Гачинович действительно тесно общался с русскими революционерами в Швейцарии, прежде всего с Марком Натансоном — бывшим народником, эсером, будущим основателем Партии революционного коммунизма.