А что после этого сделали Пашич и его правительство? Споры на эту тему продолжаются по сей день.
По одной версии, Пашич сразу же распорядился закрыть границы для переброски оружия (другой вопрос — можно ли было сделать это, ведь у людей из «Черной руки» были собственные каналы для переправки оружия в Боснию, которые никак не зависели от решения премьера) и даже попытался поставить в известность власти Австро-Венгрии, что в Сараеве зреет какой-то заговор против эрцгерцога.
Уже через день после убийства Франца Фердинанда сербский посланник в России Мирослав Спалайкович заявил в интервью газете «Новое время», что Сербия предупреждала Австро-Венгрию об опасности покушения. Об этом же в июне — июле 1914 года писали американские, французские и сербские газеты. Проходила подобная информация и по дипломатическим каналам. Однако в Вене дважды официально опровергали ее.
Уже после войны бывший сербский посол в Австро-Венгрии Йован Йованович несколько раз заявлял, что 5 июня 1914 года «по собственной инициативе» встретился с министром финансов Леоном фон Билинским и предупредил его, что маневры у границы с Сербией вызовут огромное недовольство ее граждан, «которые должны рассматривать это как провокацию». «Я сказал министру фон Билинскому, — отмечал Йованович в письме в австрийскую газету «Нойес виенер тагеблатт», опубликованном 28 июня 1924 года, — что… при таком условии среди сербской молодежи могут найтись люди, которые зарядят ружье или револьвер боевым патроном вместо холостого, и тогда пуля может задеть того, кто является виновником провокации. Поэтому благоразумие требует, чтобы эрцгерцог не ездил в Сараево, и чтобы эти маневры не устраивались в Видовдан, и чтобы они вообще не проходили в Боснии». Билинский, утверждал бывший посол, пообещал передать его опасения самому Францу Фердинанду. «Эрцгерцог, несомненно, был поставлен в известность, но не обратил на это внимания», — заключил Йованович[40].
Йованович, если верить его словам, опасался также, что покушение может быть совершено не группой специально засланных в Боснию заговорщиков, а кем-нибудь из солдат сербского происхождения во время маневров, и высказал это опасение (вряд ли по собственной инициативе) в самых общих выражениях.
Сербское предупреждение не носило официального характера. По-другому Белград поступить не мог — нельзя же было сдать австрийцам своих доверенных лиц в Боснии, чтобы через них искать тех гимназистов, которые отправились убивать эрцгерцога. Но и Вена не могла после слишком общих предупреждений Йовановича отменить поездку Франца Фердинанда в Боснию — это выглядело бы как политическое отступление империи. Если сербское правительство действительно опасалось покушения и таким образом предупреждало австрийских коллег, то обеим сторонам оставалось надеяться только на счастливый случай — на то, что покушение сорвется или что заговорщики будут обезврежены. Но, к несчастью для всего мира, этого не произошло.
Когда бывший посол в Вене Йованович рассказывал, как он предупреждал австрийцев о возможности покушения, в Сербии да и во всем мире разразился очень громкий скандал, связанный с сенсационными «разоблачениями» другого видного сербского государственного деятеля — однофамильца сербского посла в Вене, бывшего министра просвещения, а потом и министра внутренних дел Любомира Йовановича-Патака. Бывший министр утверждал, что сербское правительство знало о подготовке покушения, но не приняло никаких мер, чтобы его предотвратить.
В 1924 году к десятилетию начала Первой мировой войны русский журналист-эмигрант Алексей Ксюнин решил выпустить книгу. Это был небольшой сборник воспоминаний с достаточно пафосным названием «Кровь славянства». Таких сборников тогда выходило множество, и вряд ли кто-нибудь заметил бы этот, если бы не очерк Любомира Йовановича «После Видовдана 1914». Сам Йованович потом отмечал, что согласился передать свои записи Ксюнину из чувства солидарности и сострадания — тот был, во-первых, русский, а во-вторых, бедный эмигрант.
Что же необычного было в этом очерке? Йованович рассказал о заседании правительства — в конце мая или начале июня 1914 года, — на котором премьер Пашич сообщил всем министрам, что готовится покушение на Франца Фердинанда и «некоторые люди собираются поехать в Сараево». Тогда же правительство приняло решение, что пограничники не должны пропускать заговорщиков в Боснию. Но пограничные власти не исполнили этой инструкции, так как сами принадлежали к «Черной руке». Равным образом не удалась и попытка посла Йовановича по своей инициативе предупредить австрийцев.
Бывший посол рассказал также, что хорошо знал Гаврилу Принципа: «Я виделся с ним дважды или трижды в моем министерстве, когда он приходил ко мне с просьбой, чтобы я разрешил ему сдавать экзамены сначала в пятый, а затем в шестой класс частным образом… Он остался у меня в памяти как маленький широкоплечий юноша с немного осунувшимся, но широким лицом. Говорил он просто, без робости. Я дал ему несколько советов… окончить примерно гимназию, чтобы он мог с лучшей подготовкой служить с большой пользой народу и, главное, своим идеалам. На экзамены я оба раза дал согласие, и он оба экзамена держал при Первой гимназии».
Йованович писал, что при последней встрече он даже накричал на Принципа, поскольку к нему тогда приходило много молодых эмигрантов, «беспокоя» его по мелочам. «Бедный Принцип сначала посмотрел на меня удивленно и сразу же направился к выходу: «Извините меня, я не знал, я не знал». Я обратился к нему и принялся его дружески успокаивать, но он поспешил уйти. Кто тогда мог предчувствовать, что сделает этот беспокойный молодой человек несколько недель спустя».
Таким образом, если верить Йовановичу, сербские министры знали о заговоре, и когда прозвучали выстрелы Принципа, им самим овладело «тяжелое беспокойство». Он боялся, что «все дворы Европы… покинут нас». Но потом он успокоился — один из его друзей, некий майор, сказал, что пусть, мол, Австро-Венгрия нападает на Сербию, «может быть, для нас всё кончится плохо, но, кто знает, может быть и по-другому».
А после покушения, утверждал Йованович, сербское правительство бросилось «заметать следы»: нужно было выглядеть стороной, непричастной к заговору, тогда за Белград могли бы вступиться Россия, Франция и другие союзники.
Русский посол Николай Гартвиг описывал в депеше министру иностранных дел Сергею Сазонову происходившее в Белграде сразу после получения известий о покушении: «Решительно во всех слоях общества наблюдается чувство самого искреннего возмущения… около 5 часов дня пришло известие о трагической сараевской катастрофе. В Белграде немедленно были прекращены все церемонии, не только по распоряжению властей, но и по почину самих обывателей; театры были закрыты, и народные увеселения были отменены. В тот же вечер король и регент отправили телеграммы Францу Иосифу с выражением глубокого сочувствия… На другой день во всех газетах появились трогательные некрологи и статьи по поводу тяжкого горя, постигшего императорский дом дружественной монархии. Вся Сербия строго осудила деяние обоих безумцев».
Однако, в интерпретации Йовановича, сербское правительство «сделало всё возможное, чтобы показать нашим друзьям и всему остальному миру, как мы были далеки от сараевских преступников», то есть постаралось всячески демонстрировать это. И якобы именно поэтому в Белграде были срочно запрещены всякие увеселительные мероприятия и «началось нечто вроде официального траура». Несколько сербских министров посетили траурную мессу в католической церкви австро-венгерского посольства. В их числе был и сам Йованович, который, впрочем, не скрывал, что это мероприятие было ему неприятно и он чувствовал себя «среди врагов, которые не захотят примириться с нами».
Откровения Йовановича вызвали бурную реакцию за границей. Раздавались даже предложения пересмотреть решения Парижской мирной конференции 1919 года, в которых говорилось об ответственности Германии и Австро-Венгрии за развязывание войны.
