Он рассказывал нам, еще ни разу не покидавшим Боснии, что побывал в самой Женеве, и мы слушали его, как мусульмане слушают паломника, который вернулся из Мекки. В Боснии он занялся переводами Горького, а накануне последнего покушения начал издавать собственный орган «Колокол». В первой же статье он открыто провозгласил необходимость освобождения юго-славянской расы от австрийского ярма».
Накануне покушения на Франца Фердинанда Илич вдруг засомневался в полезности этого акта и начал отговаривать от него Принципа, Грабежа и др.
Впрочем, впоследствии судьи резонно сомневались: был против покушения — и раздавал будущим террористам бомбы и револьверы? Илич пытался объяснить: он не хотел прямо говорить, что теракт надо отменить, а пытался убедить товарищей, что они еще не готовы к нему и т. д. Правда, эти объяснения звучали не очень убедительно.
Велько Чубрилович на суде заявил, что сожалеет о жертвах, поскольку он «противник всякого рода покушений». («Со времени вашего ареста?» — ехидно заметил председатель суда.) Чубрилович еще будет говорить, что его заставили участвовать в покушении, угрожая его семье.
Но большинство из «молодежи» сомнений не испытывали. Семнадцатилетнего Васо Чубриловича спросили, как он, верующий, по его словам, человек, мог решиться на убийство другого человека, ведь существует заповедь «Не убий!». «А почему миллионы погибают в европейских бойнях? — ответил Чубрилович. — Я могу пожалеть престолонаследника как человека, но как наследника австрийского престола пожалеть не могу. Зато я могу пожалеть миллионы наших крестьян».
Шестнадцатилетний Цветко Попович сказал примерно то же: ему жаль супругу эрцгерцога, а его самого — нет. Он еще раньше решил, что убьет его.
«Старшее поколение, — говорил, в свою очередь, Принцип, — хотело получить свободу от Австрии легальным путем, а мы в такую свободу не верили».
Об отношении самого Принципа к «тираноубийству» свидетельствует такая история.
Восемнадцатого февраля 1853 года молодой ученик портного, венгр Янош Либени, попытался зарезать австрийского императора Франца Иосифа. Монарху повезло — удар кинжала пришелся по металлической пуговице мундира. Покушавшегося тут же схватили и вскоре казнили. Причины покушения, правда, до сих пор остаются окончательно невыясненными.
Ходили слухи, что у Либени в последний момент дрогнула рука — он пожалел тогда еще молодого императора. После казни Либени в Вене даже ходила частушка, образчик черного юмора: «Наказание за дело, кто же бьет так неумело»[20].
К чему этот небольшой экскурс в историю? А вот к чему. Гаврило Принцип не раз вспоминал об этом покушении на императора и самыми последними словами ругал несчастного Яноша Либени. За что? Да как раз за то, что он в самый последний момент «проявил сентиментальность» и не закончил начатое дело. Принцип, таким образом, придерживался версии, что молодой венгр всё-таки пожалел своего сверстника Франца Иосифа. А это, по его мнению, недопустимо. «Революционер, — говорил Принцип, — убивает не человека, а идею».
Уже на судебном процессе между Принципом и председателем суда произошел весьма показательный диалог. Председатель спросил, как именно они собирались достичь своей цели — создания югославского государства. «Террором». — «Что это значит?» — «Это значит — убивать, устранять тех, кто мешает объединению и творит зло. Главный мотив, который толкал меня на дело, состоял в мести — за мучения, которые испытывает мой народ под Австрией… Убийством и устранением всех тех, кто приносил зло. Зло югословенскому народу…»
— Вы считаете, что для объединения стоит пожертвовать жизнью? — уточнил судья.
— Считаю, — ответил Принцип. — Главный мой мотив состоял в мести, чтобы отомстить за народ.
Кем же всё-таки были те гимназисты, студенты, рабочие, кучковавшиеся вокруг молодежных кружков и составившие костяк «Молодой Боснии»? Социалистами? Анархистами? Националистами? Или, наоборот, интернационалистами? Панславистами? Юными идеалистами? Недорослями, не понимавшими, во что они вмешиваются, и жаждавшими приключений?
Однозначно ответить сложно — дискуссия на эту тему продолжается и сегодня. Скорее всего, всеми сразу. «Я, — рассказывал Принцип, — читал анархистские, социалистические, националистические памфлеты, художественную литературу и многое другое. Книги я покупал сам, никто мне ничего о них не говорил…»
Впрочем, судя по всему, никакой стройной теории, которой бы он твердо придерживался, у Принципа тогда не было. Вероятно, у большинства его друзей тоже. Однако между ними уже возникли некоторые разногласия.
Данило Илич пытался объяснить различия во взглядах: Принцип считал себя «радикальным националистом», а он себя — националистом «анархическим». Илич восторгался Софьей Перовской, Верой Засулич, Михаилом Бакуниным и Петром Кропоткиным, переводил Горького и Леонида Андреева.
Интересно, что буквально за месяц с небольшим до покушения, в мае 1914 года, Илич опубликовал несколько статей в газете «Звоно» («Колокол»), в которых остро критиковал отношения боснийских социал-демократов к «сербскому национализму»: «Удивительно получается, когда почти ничем не отличаются речи австрийского министра иностранных дел и наших «вождей», которые выступают за автономию Албании, а югославянам отказывают в праве на нее».
Другой участник организации покушения, Боривое Евтич[21], рассказывал, как следователь первым делом заявил ему: «Вы — анархист!» — «Нет, я — националист!» — «Ага! — воскликнул следователь. — Это то, что нужно! И Принцип тоже!»
Друг Принципа и активнейший участник заговора типографский рабочий Неделько Чабринович вспоминал: «С Принципом я познакомился в Сараеве… Он считал себя радикальным националистом, а я — анархическим социалистом». Он же рассказывал на суде, что Принцип ему как-то высказал опасение, что Данило Илич вскоре тоже окончательно превратится в социалиста.
Принцип и Чабринович познакомились в Сараеве в 1912 году. Они обменивались книгами, среди которых был и роман-утопия известного английского поэта, писателя, художника и социалиста Уильяма Морриса «Вести ниоткуда», в котором автор изобразил прекрасное социалистическое будущее: в мире нет больше голода и насилия, частной собственности, города превратились в огромные цветущие сады, исчез институт брака, нет и государства, а люди объединяются в самоуправляющиеся общины, все граждане работают, причем к труду их тянет жажда творчества и преобразования мира.
Экземпляр книги, который читали Принцип и Чабринович, уцелел, и на нем сохранились их пометки и комментарии. В 1935 году их проанализировал историк Йован Кршич в работе «Чтение сараевских заговорщиков». Многие места в книге подчеркнуты — особенно те, где речь идет о революции или эмансипации женщин. Принцип, например, подчеркнул слова: «…поскольку мы склоняемся к централизации», а Чабринович — «о недостатке элементов заинтересованности рабочих в коммунистическом обществе».
В одном месте Чабринович написал на полях, что, читая роман, он «думал о своей ситуации», а потом резюмировал: «Я прочитал эту книгу в то время, когда я сам и лично, и социально находился в самом большом контрасте с оптимизмом этой книги».
…Большую часть «омладинского» движения в Боснии составляли боснийские сербы. Поэтому неудивительно, что их подозревали в «великосербском национализме». Были и такие, но далеко не все. Хотя граница между «про-сербским» и «югославским» течениями этого движения была крайне зыбкой.
Уцелевшие от арестов, погромов и войны его участники утверждали, что «сербское» крыло возглавляли Гачинович и «герой» Богдан Жераич, а югославское — друг Гачиновича Димитрий Митринович, будущий известный сербский поэт, философ, теоретик современного искусства и космополит. К этому, «югославскому», течению принадлежал и Принцип.
Неделько Чабринович так сформулировал различие между этими течениями: его идеалом была югославянская или вообще славянская республика, а целью «радикальных националистов» — «объединение всех сербов под одной короной». Сербской, естественно.
