Франц Иосиф не знал, что мог стать жертвой одного из молодых боснийских радикалов, который следовал за ним буквально по пятам. Это был 24-летний Богдан Жераич, учившийся в гимназии Мостара, а потом на факультете права Загребского университета, руководивший кружком «Свобода» и работавший учителем. Он намеревался убить императора.
До сих пор не очень понятно, почему Жераич не осуществил покушение, хотя у него были возможности для этого — в Мостаре он оказался совсем близко от монарха. Историки спорят, выдвигая различные объяснения — начиная с предположения, что Жераич не смог выстрелить в человека, и заканчивая версией, что ему просто не удалось в удобный момент вытащить револьвер из кармана.
Но если первое предположение и верно, то надо признать, что очень быстро эти сомнения у него прошли.
Пятнадцатого июня 1910 года губернатор Боснии и Герцеговины от имени императора торжественно открыл новый боснийский парламент — Сабор. После церемонии он с адъютантом сел в закрытый экипаж и отправился в свою резиденцию.
Варешанин был назначен на эту должность лишь в 1909 году, но уже успел «отличиться». По его приказу войска участвовали в подавлении крестьянского восстания в Северной Боснии, и более тринадцати тысяч человек были выселены за то, что не смогли заплатить налоги, а многие из них оказались под судом. В общем, у молодых радикалов из Боснии к нему вполне могли появиться «вопросы».
По дороге губернаторскому экипажу встретился молодой человек. Варешанин не обратил на него внимания. Экипаж проехал мимо, и тут же сзади раздались выстрелы из револьвера. Стреляли то ли четыре, то ли пять раз. Губернатор и адъютант бросились на дно экипажа — пули просвистели рядом, не причинив никакого вреда. Затем раздался еще один выстрел, и наступила тишина.
Выглянув из экипажа, Варешанин увидел лежавшее на мостовой тело того самого молодого человека, который минуту назад прошел мимо. Он подошел к нему, толкнул ногой и якобы произнес: «Дерьмо!»
Покушавшийся на губернатора был мертв. Чтобы не оказаться в руках полиции, он выстрелил себе в голову. Вскоре полиция установила, что этим человеком был Богдан Жераич.
Австрийские власти объявили Жераича анархистом, однако в соседней Сербии это вызвало настоящую волну протестов. Официальная сербская пресса с возмущением писала, что Жераич никакой не анархист, а борец за свободу сербского народа и настоящий национальный герой, который своими выстрелами протестовал против аннексии Боснии и Герцеговины. В Боснии он действительно стал героем.
Жераича похоронили тайно, на краю сараевского кладбища, где погребали тела самоубийц и, выражаясь современным языком, бомжей. Говорили, что полиция отрезала у тела голову и поместила на хранение в музей криминалистики. В 1919 году, уже после краха империи, останки Жераича перезахоронили; оказалось, что головы в могиле действительно не было. Позже ее нашли в музее и предали земле вместе с останками террориста.
Вскоре акция Жераича начала обрастать мифами и легендами. Говорили, что перед тем как застрелиться, он воскликнул: «Сербы отомстят за меня!»
Местная молодежь разыскала место его последнего пристанища. Оно стало настоящим объектом паломничества. В 1912 году Владимир Гачинович опубликовал в Белграде брошюру «Смерть одного героя», посвященную молодому террористу-единомышленнику. «Молодое сербство, которое сейчас поднимается из развалин и разрухи, сможешь ли ты породить и воспитать таких людей и такую молодежь? — патетически восклицал автор в конце. — Вероятно, именно в этом вся сербская проблема — политическая, моральная и культурная».
Но еще до выхода брошюры ответ на этот вопрос дал Гаврило Принцип. Когда он вернулся из Тузлы в Сараево, то часто приходил на могилу неудавшегося террориста. Вроде бы он даже вырезал перочинным ножом на деревянном кресте два слова: «Богдан Жераич» и засадил могилу цветами. Из поездки в Сербию Принцип привез на могилу сербскую землю.
«Я часто приходил по ночам на могилу Жераича, — вспоминал он. — Я устраивался так, что просиживал у него целую ночь и думал о наших делах, о нашем скверном положении, и тогда я принял решение». Какое именно, он не уточнил. Но наверняка он решил пойти по стопам «одного героя». И не он один.
В марте 1912 года в Загреб приехал Лука Юкич, которого власти разыскивали за организацию февральских беспорядков в Сараеве. Он тоже был полон решимости «освободить хорватский народ от тирана и преступника». В буквальном смысле — убить бана-комиссара Цувая.
Восьмого июня он шесть раз выстрелил в «тирана», но ни разу не попал, убив только советника Цувая. Пытаясь скрыться, Юкич отстреливался, ранил еще нескольких полицейских, но был схвачен. Его приговорили к смертной казни, которую заменили пожизненным заключением.
«Сегодня Юкич совершил покушение на Цувая… — записал в дневнике Иво Андрич (в 1912 году ему было 20 лет, он как раз поступил на философский факультет Загребского университета). — Как это радостно — ощущать дни великих дел. И кипит, и горит гайдукская кровь».
Цувая в покое не оставили. 31 октября того же 1912 года в него стрелял студент-юрист из Загреба Иван Планиншчак. Покушение он организовал оригинальным способом — забрался на столб у здания резиденции Цувая, и когда тот появился в окне, выстрелил и легко ранил его. По примеру Жераича Планиншчак застрелился. Но его выстрел не прошел бесследно — «тиран» подал в отставку с поста комиссара Хорватии. Его сменил барон Иван Шкерлец. Ему тоже пришлось иметь дело с террористами.
Восемнадцатого августа 1913 года в Шкерлеца стрелял Степан Дойчич, специально прибывший из США, где состоял в одной из сербских организаций. Дойчич хотел убить Цувая, но не успел — тот ушел в отставку. Тогда он решил убить любого высокопоставленного чиновника. Он увидел, как из кафедрального собора Загреба после торжественной службы в честь дня рождения императора Франца Иосифа выходит Шкерлец. Выстрелом Дойчич ранил бана в правую руку.
На суде он сказал, что хотел «совершить акт справедливости». «Вы считаете, что вам позволено убить человека?» — спросил судья и услышал ответ: «В данном случае позволено». — «Вы сожалеете сейчас?» — «Нет. Шкерлец жив. А если бы он погиб, мне было бы жаль человека, а не комиссара». — «Вы думали о том, что могли убить кого-нибудь еще, кроме комиссара?» — «Да. Но если бы это случилось, я давно бы был под черной землей. Я никогда не дрался. Не могу видеть чужую кровь, но кровь предателей хотел бы видеть».
Дойчич получил 16 лет каторги.
Наконец, 20 мая 1914 года очередной студент Яков Шефер снова попытался застрелить бана Хорватии, на этот раз в театре. Правда, выстрелить ему не дали — задержали на месте покушения.
Впрочем, «тираноубийство» вообще было тогда в моде: например, вся история русского революционного движения, начиная с декабристов, развивалась именно под знаком этой идеи. В России на несколько лет раньше описываемых событий тоже полыхал террор (в этом смысле Гачинович был прав, отмечая, что южные славяне несколько отстают от нее). Исполнителями терактов были чаще всего такие же молодые идеалисты, как Принцип, которые не останавливались перед тем, чтобы пожертвовать своей и чужими жизнями ради «высокой цели».
«Опыты смерти» русских народовольцев, итальянских и французских анархистов, современных Принципу и его друзьям эсеров, приправленные старинными сербскими песнями и легендами о героях-витязях и стихами немецких романтиков, — всё это сильно повлияло на будущих участников покушения на эрцгерцога.
Судя по всему, среди участников «Молодой Боснии» всё-таки были разногласия по поводу «тираноубийства». «Старшее поколение», например Владимир Гачинович, относилось к этой идее более сдержанно. Или один из организаторов покушения на эрцгерцога и заметная фигура «Молодой Боснии» Данило Илич.
Гачинович писал о нем:
«Воспитанник учительского института, он затем короткое время был сельским учителем в Герцеговине, но не ужился и вернулся в Сараево. В 1909 году он покидает страну, направляясь к Швейцарии, без связей, без средств, от пристанища к пристанищу. Пешком он переходит из Цюриха в Берн, Лозанну и Женеву и возвращается через несколько месяцев в Боснию.
