«Не изменить цветам, что здесь цветут…» Не изменить цветам, что здесь цветут, и ревновать к попутным поездам. Но что за мука – оставаться тут, когда ты должен находиться там! Ну что тебе сиянье тех планет! Зачем тебя опять влечет туда! Но что за мука – отвернуться – нет, когда ты должен – задохнуться – да! Но двух страстей опасна эта смесь, и эта спесь тебе не по летам. Но что за мука – находиться здесь, когда ты должен там, и только там! Но те цветы – на них не клином свет. А поезда полночные идут. Но разрываться между да и нет… Но оставаться между там и тут… Но поезда, уходят поезда. Но ты еще заплатишь по счетам за все свои несказанные да, за все свои непрожитые там! Эволюция
Был я садом, где мощные кроны пестреют налитыми солнцем тугими плодами. Стал я складом, где сложены все мои годы и дни, как дрова, как сухие поленья. Стал я адом, где сам я себе и Вергилий, и Дант, и тот грешник последний, снедаемый адским огнем, запоздало лия покаянные слезы… Такова в самых общих чертах эволюция плоти моей и души, ее главные фазы и метаморфозы. От деревьев и кущ Гефсиманского сада, от Райского сада до черных котлов Вельзевулова ада протянулась земная дорога моя, Одиссея моя и моя Илиада. Ты прости, Пенелопа, мои корабли сожжены, мне едва ли добраться уже до родимой Итаки. На развалинах Трои лежу, недвижим, в ожиданье последней ахейской атаки. И покуда последний рожок надо мной не пропел, и покуда последняя длится осада – все мне чудится, будто бы вновь шелестит надо мною листва Гефсиманского сада, Эдемского сада, того незабвенного сада. Новогоднее послание Арсению Александровичу Тарковскому Я кончил книгу и поставил точку… …И вот я завершил свой некий труд, которым завершился некий круг, – я кончил книгу и поставил точку – и тут я вдруг (хоть вовсе и не вдруг) как раз и вспомнил эту Вашу строчку, Арсений Александрович, мой друг (эпитет старший не влезает в строчку, не то бы я сказал, конечно, старший – Вы знаете, как мне не по душе то нынешнее модное пижонство, то панибратство, то амикошонство, то легкое уменье восклицать – Марина-Анна, о, Марина-Анна – не чувствуя, как между М и А рокочет Р, и там зияет рана, горчайший знак бесчисленных утрат), Арсений Александрович, мой брат, мой старший брат по плоти и по крови свободного российского стиха (да и по той, по красной, что впиталась навечно в подмосковные снега, земную пробуравив оболочку), итак, зачем, Вы спросите, к чему сейчас я вспомнил эту Вашу строчку? А лишь затем – сказать, что Вас люблю и что покуда рано ставить точку, что знаки препинанья вообще – не наше дело, их расставит время – знак восклицанья или знак вопроса, кавычки, точку или многоточье, – но это все когда-нибудь потом, и пусть кто хочет думает о том, а мы еще найдем о чем подумать… Позвольте же поднять бокал за Вас, за Ваше здравье и за Ваше имя, где слово Ars – искусство – как в шараде, со словом сень соседствует недаром, напоминая отзвук сотрясений, стократно повторившихся в душе, за Ваши рифмы и за Ваш рифмовник, за Ваш письмовник и гербовник чести, за Вас, родной словесности фонарщик, святых теней бессменный атташе, за Ваши арфы, флейты и фаготы, за этот год и за другие годы, в которых жить и жить Вам, вопреки хитросплетеньям критиков лукавых, чьи называть не станем имена. Пускай себе. Не наше это дело. «Музыка моя, слова…» Музыка моя, слова, их склоненье, их спряженье, их внезапное сближенье, тайный код, обнаруженье их единства и родства – музыка моя, слова, осень, ясень, синь, синица, сень ли, синь ли, сон ли снится, сон ли синью осенится, сень ли, синь ли, синева – музыка моя, слова, то ли поле, те ли ели, то ли лебеди летели, то ли выпали метели, кровля, кров ли, покрова – музыка моя, слова, ах, как музыка играет, только сердце замирает и кружится голова – Послание юным друзьям
Я, побывавший там, где вы не бывали, я, повидавший то, чего вы не видали, я, уже там стоявший одной ногою, я говорю вам – жизнь все равно прекрасна. Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна, даже когда трудна и когда опасна, даже когда несносна, почти ужасна – жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна. Вот оглянусь назад – далека дорога. Вот погляжу вперед – впереди немного. Что же там позади? Города и страны. Женщины были – Жанны, Марии, Анны. Дружба была и верность. Вражда и злоба. Комья земли стучали о крышку гроба. Старец Харон над темною той рекою ласково так помахивал мне рукою – дескать, иди сюда, ничего не бойся, вот, дескать, лодочка, сядем, мол, да поедем… Как я цеплялся жадно за каждый кустик! Как я ногтями в землю впивался эту! Нет, повторял в беспамятстве, не поеду! Здесь, говорил я, здесь хочу оставаться! Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый. Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна. Штопаный-перештопаный, мятый, битый, жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна. Да, говорю, прекрасна и бесподобна, как там ни своевольна и ни строптива – ибо к тому же знаю весьма подробно, что собой представляет альтернатива… Робкая речь ручья. Перезвон капели. Мартовской брагой дышат речные броды. Лопнула почка. Птицы в лесу запели. Вечный и мудрый круговорот природы. Небо багрово-красно перед восходом. Лес опустел. Морозно вокруг и ясно. Здравствуй, мой друг воробушек, с Новым годом! Холодно, братец, а все равно – прекрасно! |
