«Кто-то упрямо и властно…» Кто-то упрямо и властно мне смотрит в затылок, требуя – обернись, оглянись! А я не оглядываюсь – догадываюсь, что́ увижу, когда обернусь. Там, у меня за спиною, – мосты, сожженные мною, взрывов огненные кусты, крест у двести второй версты, свет одинокой звезды. А дальше, если дальше еще оглянуться назад, – сад, где яблоки до сих пор на ветках висят и листья не увядают. Яблоки моего детства не опадают. Яблоки моего детства, там, у меня за спиною, упадут только со мною, однажды, когда я обернусь туда. Вот и иду, стараясь не оборачиваться, хотя слышу, как яблони мои шелестят в тишине, и дорога моя, удлиняясь, все укорачивается, и чем дальше они – тем ближе они ко мне. «Делаю то, что должен…»
Делаю то, что должен, а не то, что хочу. Тяжкий крест несу терпеливо. Тяжкий камень в гору качу. Я привык уже – чувство долга – и не то чтоб кого корю, только что-то уж больно долго. – До каких же пор? – говорю. …И вот уже трое, трое бредем мы сквозь чащи таежные – впереди протопоп с протопопицей, а за ними и аз себе, грешный, тащусь понемногу. – Долго ли, – то ли я говорю, то ли Марковна, протопопица, вопрошает, – долго ли будет мука сея, протопоп? И он отвечает так мягко, а вместе решительно – то ли Марковне, протопопице, он ответствует, то ли мне говорит: – До самыя смерти, – говорит, – до самыя смерти! Так что ты, – говорит, – не печалуйся, человече. Вон какой отмахали путь! А теперь уже – недалече. Дошагаем уж как-нибудь. Остается совсем недолго нам брести по этим лесам. И кто знает, где чувство долга, а где то, что ты выбрал сам!.. И по древним, словно предание, летописным этим лесам, будто эхо дальнее-дальнее – сам! – разносится – сам! сам! «Изо всего, что видел…» Изо всего, что видел в подлунном мире, – море, вот что люблю в наибольшей мере – море-прародина, море-праматерь, как женщину люблю, как ребенка, до спазма, до дрожи, до мурашек по коже при одном лишь воспоминанье, при одной только мысли о том, что ты существуешь, о море, amore mio!.. Но жизнь моя как-то так несуразно складывалась, что встреча наша, увы, всякий раз откладывалась из-за ненужных и нужных каких-то дел, из-за семейных всяческих неурядиц, из-за отсутствия денег, из-за того и другого, пятого и десятого, встававшего непреодолимой стеною между морем и мною… Изо всех вещей и предметов, которыми я обладал или ныне владею, самым любимым моим предметом (я уже как-то писал об этом) был и остался стол – новый не новый, фанерный, дубовый, пусть даже кухонный или столовый – только поверхность была б у него побольше, чтобы можно свободно поставить пепельницу, разложить сигареты, бумагу, карандаши и сидеть в непривычной этой тиши, от души предаваясь занятью, что подобно объятью любовному и распятью, без которых не стоила б жизнь моя ни гроша. А жизнь моя между тем как-то так несуразно складывалась, что встреча наша, увы, так часто откладывалась по причинам, частично уже перечисленным выше, из-за того и другого, пятого и десятого, встававшего непреодолимой стеною между ним и мною. Вот и это стихотворенье, незатейливое по форме, я сочинял по дороге к пригородной платформе, вышагивая одиноко под одинокой луною и слыша, как вскачь он несется следом за мною, вынырнув из-за ближайшего палисадника, словно медный державный конь, хотя и без всадника, и грозит мне вдогонку – вот ужо тебе, погоди!.. А море все так же плескалось где-то там впереди, томительное в тех пространствах недосягаемых, как приснившийся ночью и почти позабывшийся стих, как одно слагаемое среди многих других слагаемых суммы всего, чего я не смог, не сумел, не достиг. |
