Человек с транзисторным приемником Вы еще привыкнете к нему, к этому звучанью резковатому!.. Человек идет по эскалатору. Он стоит от вас невдалеке. Ящичек свистящий и грохочущий, ящичек поющий и хохочущий держит, как воробушка, в руке. Он таскает ящичек по городу, по бульварам бродит да по скверикам. К морю выйдет – ходит по-над берегом, собственною музыкой томим. Кто ж он, этот странник, очарованный ящичком играющим своим? Эту вещь, недавно уникальную, хитрую шкатулку музыкальную, на себе несет он, как печать времени, которое молчать разучилось, да и не желает. – Эй, – ему кричат, – убавьте звук! – Сделайте, – кричат ему, – потише! Прекратите шум!.. – Да вот поди же, шум не прекращается никак. Спящие в домах раздражены. Сколько раз его ни унимали – всяческие меры принимали – так и не добились тишины. Продолжает ящичек звучать – петь, кричать и всякое другое. Потому что время не такое – не такое время, чтоб молчать! Воспоминанье о санках
Мама везет меня куда-то на санках, нас обгоняет извозчик, а мне, должно быть, года четыре, и мама идет впереди, а я смотрю в ее спину, уставился в одну точку и думаю о чем-то. – О чем ты там думаешь, мальчик? – говорю я ему, сидящему в санках. Я хочу забежать вперед, заглянуть в глаза и сказать ему что-то, предупредить его, что ли, о чем-то, предостеречь от каких-то опасных поступков, но санки все дальше и дальше, все гуще падает снег, и вот уже санки пропали из виду, и на снегу остается лишь след их узких полозьев, а потом и его заметает снегом. Как показать весну Я так хочу изобразить весну. Окно открою и воды плесну на мутное стекло, на подоконник. А впрочем, нет, подробности – потом. Я покажу сначала некий дом и множество закрытых еще окон. Потом из них я выберу одно и покажу одно это окно, но крупно, так что вата между рам, показанная тоже крупным планом, подобна будет снегу и горам, что смутно проступают за туманом. Но тут я на стекло плесну воды, и женщина взойдет на подоконник и станет мокрой тряпкой мыть стекло, и станет проступать за ним сама и вся в нем, как на снимке, проявляться. И станут в мокрой раме появляться ее косынка и ее лицо, крутая грудь, округлое бедро, колени, икры, наконец, ведро у голых ее ног засеребрится. Но тут уж время рамам отвориться, и стекла на мгновенье отразят деревья, облака и дом напротив, где тоже моет женщина окно. И тут мы вдруг увидим не одно, а сотни раскрывающихся окон, и женских лиц, и оголенных рук, вершащих на стекле прощальный круг. И мы увидим город чистых стекол. Светлейший, он высоких ждет гостей. Он ждет прибытья гостьи высочайшей. Он напряженно жаждет новостей, благих вестей и пиршественной влаги. И мы увидим – ветви еще наги, но веточки, в кувшин водружены, стоят в окне, как маленькие флаги той дружеской высокой стороны. И все это – как замерший перрон, где караул построился для встречи, и трубы уже вскинуты на плечи, и вот сейчас, вот-вот уже, вот-вот. Сон об уходящем поезде Один и тот же сон мне повторяться стал. Мне снится, будто я от поезда отстал. Один, в пути, зимой, на станцию ушел, а скорый поезд мой пошел, пошел, пошел. И я хочу бежать за ним – и не могу, и чувствую сквозь сон, что все-таки бегу, и в замкнутом кругу сплетающихся трасс вращение земли перемещает нас – вращение земли, вращение полей, вращение вдали берез и тополей, столбов и проводов, разъездов и мостов, попутных поездов и встречных поездов. Но в том еще беда, и, видно, неспроста, что не годятся мне другие поезда. Мне нужен только тот, что мною был обжит. Там мой настольный свет от скорости дрожит. Там любят лечь – так лечь, а рубят – так с плеча. Там речь гудит, как печь, красна и горяча. Мне нужен только он, азарт его и пыл. Я знаю тот вагон. Я номер не забыл. Он снегом занесен, он в угле и в дыму. И я приговорен пожизненно к нему. Мне нужен этот снег. Мне сладок этот дым, встающий высоко над всем пережитым. И я хочу за ним бежать – и не могу. И все-таки сквозь сон мучительно бегу, и в замкнутом кругу сплетающихся трасс вращение земли перемещает нас. |
