«Я медленно учился жить…» Я медленно учился жить. Ученье трудно мне давалось. К тому же часто удавалось урок на после отложить. Полжизни я учился жить, и мне за леность доставалось, – но ведь полжизни оставалось, я полагал – куда спешить! Я невнимателен бывал – то забывал семь раз отмерить, то забывал слезам не верить, урок мне данный забывал. И все же я учился жить. Отличник – нет, не получился. Зато терпенью научился, уменью жить и не тужить. Я поздно научился жить. С былою ленью разлучился. Да правда ли, что научился, как надо научился жить? И сам плечами лишь пожмешь, когда с утра забудешь снова не выкинуть из песни слова, и что посеешь, то пожнешь. И снова, снова к тем азам, в бумагу с головой заройся. – Сезам, – я говорю, – откройся!.. Не отворяется Сезам. Воспоминанье о дороге Дорога была минирована, но мы это поняли слишком поздно, и уже не имело смысла возвращаться обратно, и мы решили идти дальше, на расстоянии друг от друга, я впереди, он сзади, а потом менялись местами. Мы ступали осторожно, кое-где мины выглядывали из-под снега, темные коробочки, припорошенные снегом, такие безобидные с виду. Мы ступали осторожно, след в след, мы вспотели, хотя мороз был что надо, и сердце замирало, останавливалось и начинало стучать не прежде, чем нога опиралась на твердое, и тогда стучало в висках, и вновь замирало перед следующим шагом. Потом повалил снег, потом послышались взрывы и крик: – Ложись! так вашу так! – а дальше, дальше ничего не помню, только дорога, и сердце замирает, и останавливается, и начинает стучать не прежде, чем нога обопрется на твердое, и снова стучит в висках, и вновь замирает перед следующим шагом. Квадратный человек Как полуночный вздор, как на голову снег – мой грозный командор, мой черный человек – как поздний вестовой по гулкой мостовой – квадратный человек с квадратной головой. Квадратное лицо. Квадратные очки. Квадратные глаза. Квадратные зрачки. И челюсти во рту гремят, как жернова, когда он говорит квадратные слова. Квадратный человек, сам черт ему не брат. В саду его растет квадратный виноград. И явственно видна, пока он говорит, квадратная луна в глазах его горит. О, этот человек, он выпрямить готов округлости полей, округлости прудов, и возвести в квадрат – и возвести стократ – квадрат своих затрат, квадрат своих оград. Квадратный человек, мой грозный командор, мой прошлогодний снег, мой полуночный вздор, нелепое звено из рода небылиц, – и все-таки одно из действующих лиц. И по спине сквозит нездешним холодком, когда он мне грозит квадратным кулаком. «Листья мокли под окном…»
Листья мокли под окном, намокали… – Дело к осени идет! – намекали. Протрубили журавли, пролетели, прокричали про снега, про метели. Эти голые поля, эти дали тоже мненье журавлей подтверждали. Только зрелые плоды, тяжелея, наливались, ни о чем не жалея. Да и мы с тобою, друг, не тужили, в камельке своем огонь не тушили. Хоть и видели, что день убывает, говорили: – Ничего! Все бывает! «Живешь, не чувствуя вериг…» Живешь, не чувствуя вериг, живешь – бежишь туда-сюда. – Ну как, старик? – Да так, старик! Живешь – и горе не беда. – Но вечером, но в тишине, но сам с собой наедине, когда звезда стоит в окне, как тайный соглядатай, и что-то шепчет коридор, как ростовщик и кредитор, и въедливый ходатай… Живешь, не чувствуя вериг, и все на свете трын-трава. – Ну как, старик? – Да так, старик! Давай, старик, качай права! – Но вечером, но в тишине, но сам с собой наедине, когда звезда стоит в окне, как тайный соглядатай… Итак – не чувствуя вериг, среди измен, среди интриг, среди святых, среди расстриг, живешь – как сдерживаешь крик. Но вечером, но в тишине… |
