«Собирались наскоро…» Собирались наскоро, обнимались ласково, пели, балагурили, пили и курили. День прошел – как не было. Не поговорили. Виделись, не виделись, ни за что обиделись, помирились, встретились, шуму натворили. Год прошел – как не было. Не поговорили. Так и жили – наскоро, и дружили наскоро, не жалея тратили, не скупясь дарили. Жизнь прошла – как не было. Не поговорили. Воспоминанье о куске сала Правый берег реки возвышался над нашим, над левым, и мы сейчас были как на ладони на нашем отлогом, песчаном, у этой реки, где редкая птица долетает до середины, и нас засекли у самой воды, и снаряды стали ложиться ближе, и мы побежали – мы добежали до первой воронки и нырнули в нее, и снаряд разорвался рядом, немного не долетев, а потом позади и справа, и песок нас слегка присыпал, и надо было бежать, и тогда один из нас вытащил сало из кармана шинели, и мы стали есть его жадно и торопливо, хотя надо было бежать. Сало было розовым и соленым, веснушчатым и конопатым от песка и махорки, мы ели его жадно и торопливо, почти проглотили, и тогда мы выскочили и побежали, и пробежали совсем немного, когда снаряд наконец угодил в ту спасительную воронку, где мы перед тем сидели. Сало было розовое, как младенец, розовое и веснушчатое, как наш старшина после бани, этакий рыжий верзила с нахальной ухмылкой, некто хохочущий, некто ликующе розовощекий, этакий улыбающийся господин в цилиндре, некий факир по имени Сало, господин Сало, ах, господин Сало… «Горящими листьями пахнет в саду…» Горящими листьями пахнет в саду. Прощайте, я больше сюда не приду. Дымится бумага, чернеют листы. Сжигаю мосты. Чернеют листы, тяжелеет рука. Бикфордовым шнуром дымится строка. Последние листья, деревья пусты. Сжигаю мосты. Прощайте, прощальный свершаю обряд. Осенние листья, как порох, горят. И капли на стеклах, как слезы, чисты. Сжигаю мосты. Я больше уже не приду в этот сад. Иду, чтоб уже не вернуться назад. До ранней, зеленой, последней звезды сжигаю мосты. Время улетающих птиц. Фрагменты сценария
Южный город. Море и песок. Берег пляжей. Выжженная зона. Остаются считаные дни до конца курортного сезона. Человек, распятый на песке. Он сейчас похож на Робинзона. Человек, лежащий у воды, не спеша песок ладонью роет, на песке песочный домик строит, крепость воздвигает на песке. В это время женщина приходит, по песку ступая, как по морю. Женщина с мужчиной на песке, но мы видим – женщина уходит, по песку ступая, как по морю. Женщина с мужчиной на песке, но уходит женщина, уходит. Час проходит или день проходит – женщина с мужчиной на песке, и все дальше женщина уходит. Человек чего-то еще ждет. Он еще надеется на что-то. Но едва он открывает рот, слышен трубный голос парохода, голос проходящих поездов, гул вокзала и аэродрома, цирка, стадиона, ипподрома и еще каких-то людных сборищ слившиеся в грохот голоса. И уходит, медленно уходит вдаль береговая полоса, и мы видим сверху – с самолета, с вертолета, с птичьего полета – по бескрайней выжженной пустыне маленькая женщина идет. И тогда возникнет панорама множества экранов, циркорама – на ступенях рухнувшего храма маленькая женщина стоит у подножья каменного Будды, и мы видим – каменного Будды каменные жесткие глаза, а потом отдельно – южный город, берег пляжей, море и песок и отдельно – хроники старинной некий завершающий кусок, и как смесь пролога с эпилогом будут в заключительном куске очертанья рухнувшей Помпеи, след полузабытой эпопеи, домик, возведенный на песке. |
