Песня виттенбергских алхимиков Раскалились кирпичи, дым кругом и пламень. Ты варись, варись в печи, философский камень. Дух синильной кислоты, олова и ртути. Мы хоть ликом не чисты, но чисты по сути. Мы из меди, господа, золото добудем. Не добудем – не беда, горевать не будем. Мы привычны с давних пор, мы не знаем страха – пусть грозит нам хоть топор, пламя или плаха. Век нам кончить суждено адом, а не раем. Мы горим, горим давно – всё не догораем. И едва песня затихла, Фауст сказал мне:
– Да, я растроган. Я хочу остаться здесь, и нам придется с вами временно расстаться (семья и прочее), но вскоре, может статься уже и завтра, мы увидимся, мой друг. Но поспешите, ибо день вчерашний наш, хоть и блистательным увенчанный эффектом, он все равно вчерашний день, плюсквамперфектум, а наша цель – футурум первый и второй. И не забудьте – ибо истина сия еще не раз вам и послужит, и поможет – чему не должно быть, того и быть не может, а то, что быть должно, того не миновать. 3 И с этим в новое пространство я вступил. И это было сплошь зеленое пространство. Его окраски изумрудной постоянство своей законченностью радовало глаз. Передо мной лежал большой зеленый мир, весь перемытый очистительной грозою, как бы причастный в этот миг и к мезозою, и к нашей эре, и к грядущим временам. В нем все дышало влажным ветром и травой, едва раскрывшимися листьями и хвоей, и, как бы связанною с Дафнисом и Хлоей, той первозданной первобытной чистотой. И я не знал, куда мне следует идти от этих рощ, от этих пущ, от их опушек, от этих трепетно кукующих кукушек, от этих вкрадчиво трепещущих синиц. И я увидел, как на кончике листа почти невидимая капелька держалась, в которой явственно до боли отражалась и вся Вселенная, и малый стебелек. И эта капля на березовом листе сейчас была уже не каплей, а слезою, принадлежавшей всем векам – и мезозою, и нашим дням, и всем грядущим временам. И я не знал, куда идти мне и зачем от этих трав, от этих птиц, от этих трелей, перед которыми все песни менестрелей (о да простят меня!) не стоят ничего. И я хотел уж было Фауста просить мне оказать давно обещанную милость – чтобы мгновенье это вмиг остановилось, едва лишь я ему скажу – остановись! Но был мне голос. Был он тихим, как трава и как предутреннего ветра дуновенье. И он сказал: – Вся наша жизнь – одно мгновенье, так как же можем мы его остановить! Ты должен знать уже, что наш вчерашний день, хоть там каким ни завершившийся эффектом, он все равно вчерашний день, плюсквамперфектум, а наша цель – футурум первый и второй. И твердо помни эту истину – она в твой трудный час еще не раз тебе поможет – чему не должно быть, того и быть не может, а то, что быть должно, того не миновать. Явление Катерины И сначала какой-то кузнечик легонько подпрыгнул разок и другой и зашелся, запел – Катерина идет, Катерина! А потом закачалась трава, покачнулась и тоже давай и давай шелестеть – Катерина идет, Катерина! А потом зашуршала листва на столетних дубах, словно некий неведомый нам календарь с декабрями, еще не пришедшими, и январями. А потом все луга и долины, и горы с лесами, и реки с морями – все звенело вокруг, стрекотало и пело на сто голосов, все сильней и все громче звучало – Катерина идет! – возвещая тем самым приход Катерины, явленье ее и начало. Кто ж ты есть, Катерина, – пароль, заповедное слово, знаменье, явленье природы? Или то не пришедшее время – футурум второй – те совсем еще дальние годы, над которыми сумрак покуда клубится, неясная дымка, туман, дымовая завеса? …А меж тем у черты горизонта над темною кромкою дальнего леса показалось внезапно какое-то облачко, и поднималось, и ширилось, и не спеша вырастало, и явилось, предстало пред миром, и раннее солнце на нем заблистало. А оно подымалось все выше в своем восхожденье великом навстречу бездонному небу и солнечным бликам, и ни темной черты горизонта, ни кромки далекого леса уже не касалось. И казалось порою божественным женским задумчивым ликом, а порою застывшей в полете неведомой птицей казалось. |
