Воспоминанье о дождевых каплях Дождь проникал к нам запросто сквозь дырявую крышу, потолки протекали, на них выступали желтые пятна, кусочки известки падали на пол, а на полу стояли корыта, ведра, тазы, кастрюли, и за ночь, если дождь шел ночью, они наполнялись мягкой дождевою водой. Кап, кап, кап… Впрочем, меня это занимало мало. Детский мой сон был крепок, звуки паденья капель мне не мешали. Я вижу отчетливо комнату, эти кастрюли и ведра, расставленные в странном порядке, как шахматные фигуры в этой игре с дождем, вижу паденье капель, круги на воде и маленькие воронки, но, как ни стараюсь, не слышу звука – словно в немом кинофильме. – Звук! – я кричу, – звук! И он догоняет меня, звук пролетевшего самолета, назойливый стук метронома, колокол, частые взрывы – аж лопаются перепонки – кап, кап, кап… Как показать зиму …но вот зима, и чтобы ясно было, что происходит действие зимой, я покажу, как женщина купила на рынке елку и несет домой, и вздрагивает елочкино тело у женщины над худеньким плечом. Но женщина тут, впрочем, ни при чем. Здесь речь о елке. В ней-то все и дело. Итак, я покажу сперва балкон, где мы увидим елочку стоящей как бы в преддверье жизни предстоящей, всю в ожиданье близких перемен. Затем я покажу ее в один из вечеров рождественской недели, всю в блеске мишуры и канители, как бы в полете всю, и при свечах. И наконец, я покажу вам двор, где мы увидим елочку лежащей среди метели, медленно кружащей в глухом прямоугольнике двора. Безлюдный двор и елка на снегу точней, чем календарь, нам обозначат, что минул год, что следующий начат. Что за нелепой разной кутерьмой, ах, боже мой, как время пролетело. Что день хоть и длинней, да холодней. Что женщина… Но речь тут не о ней. Здесь речь о елке. В ней-то все и дело. Диалог у новогодней елки
– Что происходит на свете? – А просто зима. – Просто зима, полагаете вы? – Полагаю. Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю в ваши уснувшие ранней порою дома. – Что же за всем этим будет? – А будет январь. – Будет январь, вы считаете? – Да, я считаю. Я ведь давно эту белую книгу читаю, этот, с картинками вьюги, старинный букварь. – Чем же все это окончится? – Будет апрель. – Будет апрель, вы уверены? – Да, я уверен. Я уже слышал, и слух этот мною проверен, будто бы в роще сегодня звенела свирель. – Что же из этого следует? – Следует жить, шить сарафаны и легкие платья из ситца. – Вы полагаете, все это будет носиться? – Я полагаю, что все это следует шить. – Следует шить, ибо сколько вьюге́ ни кружить, недолговечны ее кабала и опала. – Так разрешите же в честь новогоднего бала руку на танец, сударыня, вам предложить! – Месяц серебряный, шар со свечою внутри, и карнавальные маски – по кругу, по кругу! – Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку, и – раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три!.. Воспоминанье о скрипке Откуда-то из детства бумажным корабликом, запахом хвойной ветки, рядом со словом полька или фольга, вдруг выплывает странное это слово, шершавое и смолистое – канифоль. Бумажный кораблик, елочная игрушка, скрипочка, скрипка. Шумные инструменты моего детства – деревянные ложки, бутылки, а также гребенки, обернутые папиросной бумагой, – это называлось тогда шумовым оркестром, и были там свои гении и таланты, извлекавшие из всего этого звуки, потрясавшие наши сердца. Я играл на бутылках, на деревянных ложках, я был барабанщиком в нашем отряде, но откуда это воспоминанье о скрипке, это шершавое ощущенье смычка, это воспоминанье о чем-то, что не случилось? «Была зима, как снежный перевал…» Была зима, как снежный перевал, с дымком жилья, затерянным в провале. Но я в ту пору не подозревал, что я застрял на этом перевале. Была такая длинная зима, когда любой вечернею порою уже легко – сойтись горе с горою и очень трудно не сойти с ума. Была зима, и загородный дом, где в сумерках мерцает телевизор и где гудит огонь, бросая вызов метелям, снегопадам, январю – всему, что нам на головы свергалось. Дни прибывали по календарю. К пяти часам у нас уже смеркалось. Когда в окно вползала чернота и все предметы делались иными, я видел, как подводится черта под нашими усильями дневными, под нашей каждодневною тщетой. А ниже, оставаясь за чертой, тянулась цепь таинственных пометок, и лес напоминал строеньем клеток и всей своею сущностью прямой, что он не только современник мой, но и другого века однолеток, и он другие помнит времена. Графический рисунок голых веток напоминал при этом письмена давно существовавшего народа. А я еще задач такого рода не знал, я перед ними пасовал и то и дело путался в ответах. Да и мороз к тому же рисовал на стеклах непонятные узоры и всякие загадывал загадки, которых я разгадывать не мог, хотя и упражнялся регулярно. А утром снова тоненький дымок стоял над крышей перпендикулярно, и даль передо мной была бела, и жизнь моя передо мной была как на ладони вся, как на экране, и можно было с легкою душой перечеркнуть написанное ране, переписать строку или главу, которая лишь сдавленно звучала, перемарать постылый черновик, и даже сжечь, и все начать сначала. |
