Воспоминанье об оранжевых абажурах В этом городе шел снег, и светились оранжевые абажуры, в каждом окне по оранжевому абажуру. Я ходил по улицам и заглядывал в окна. В этот город я вернулся с войны, у меня было все впереди, не было лишь квартиры, комнаты, угла, крова. Снова и снова ходил я по улицам и заглядывал в окна. Под оранжевыми абажурами люди пили свой чай с послевоенным пайковым хлебом. Оранжевые абажуры были моей мечтой, символом всей несправедливости мира, в котором, как мне казалось, лишь у меня одного не было никакого пристанища, комнаты, угла, крова. У меня было все впереди, все впереди настолько, что я не мог оценить размеров своего богатства. – Скажите, пожалуйста, – спрашивал я, – здесь не сдается угол? – А в городе шел снег, и светились оранжевые абажуры, оранжевые тюльпаны за тюлевой шторкой метели, оранжевая кожура мандаринов на новогоднем снегу. Взаимосвязи Слепому гневу солнечной короны подвластны наши ливни и ветра. А к ливню ломит кости у вороны, и оттого орет она с утра. Все бабочки, кузнечики и мухи, гиена, антилопа или тур испытывают дьявольские муки от разницы дневных температур. Но странно, что и мы, цари природы, творенья совершенные богов, зависим от превратностей погоды не меньше мух, жуков и пауков. Что столбик атмосферного давленья таранит наши мощные тела, и действуют небесные явленья на наши повседневные дела. И мы следим за сменою ненастий, морозов, снегопадов и дождей не меньше, чем за сменою династий, парламентов, правительств и вождей. Как странно знать, что в некий день весенний на части разрываются сердца из-за каких-то слабых сотрясений, случившихся в созвездии Стрельца. Что я могу испытывать страданье и жизнь моя мне кажется пуста лишь оттого, что где-то в мирозданье погасла безымянная звезда. Что и моя когда-нибудь дорога внезапно оборвется оттого, что где-нибудь в созвездье Козерога небесное распалось вещество. «Музыка, свет неближний…»
Музыка, свет неближний, дождь, на воде круги. Музыка, третий лишний, что же ты, ну, беги! Выдохлась? Притомилась? Хочешь не хочешь – пой? Музыка, сделай милость, очередь за тобой. С каждою перебежкой – дождь, на воде круги. Музыка, ну, не мешкай, музыка, ну, беги! Не дожидаясь зова, не выбирая дня, круг обеги и снова встань впереди меня. Да не сочтем за муку этот, из века в век, по роковому кругу завороженный бег. Этот смиренный пафос и молчаливый зов перемещенья пауз, звуков и голосов. Это чередованье флейты и бубенца. Это очарованье дудочки и скворца. Это – сплетенье вьюги с песенкою дрозда. Это – синицей в руки выпавшая звезда. Это – звезда и полночь, дождь, на воде круги. Этот призыв на помощь – музыка, помоги! Иронический человек Мне нравится иронический человек. И взгляд его, иронический, из-под век. И черточка эта тоненькая у рта – иронии отличительная черта. Мне нравится иронический человек. Он, в сущности, – героический человек. Мне нравится иронический его взгляд на вещи, которые вас, извините, злят. И можно себе представить его в пенсне, листающим послезавтрашний календарь. И можно представить в его письме какое-нибудь старинное – милсударь. Но зря, если он представится вам шутом. Ирония – она служит ему щитом. И можно себе представить, как этот щит шатается под ударами и трещит. И все-таки сквозь трагический этот век проходит он, иронический человек. И можно себе представить его с мечом, качающимся над слабым его плечом. Но дело не в том – как меч у него остер, а в том – как идет с улыбкою на костер и как перед этим он произносит: – Да, горячий денек – не правда ли, господа! Когда же свеча последняя догорит, а пламень небес едва еще лиловат, смущенно – я умираю – он говорит, как будто бы извиняется – виноват. И можно себе представить смиренный лик, и можно себе представить огромный рост, но он уходит так же прост и велик, как был за миг перед этим велик и прост. И он уходит – некого, мол, корить – как будто ушел из комнаты покурить, на улицу вышел воздухом подышать и просит не затрудняться, не провожать. |
