«Я полагаю, Пушкин, говоря…» Лета к суровой прозе клонят… Я полагаю, Пушкин, говоря о том, что, мол, года к суровой прозе, не так-то прост и в этом был вопросе и не одно лишь то имел в виду, что перейти готов к иному жанру, то бишь забыв о рифме, о размере, скорей засесть за повесть, за роман – нет, думал он, поэзия – обман, пленительный, а все ж в какой-то мере обман, да-да, пленительный обман, как облачко, как утренний туман, клубящийся над грешною землею, возвышенно витающий над ней, а проза, она все-таки земней, и будь хоть соловей там или роза, питает их, поди, все та же проза, и червячок не вреден соловью, равно как розе – горсточка навоза (была бы лишь умеренною доза!) – так что ж нам прозу не пустить в стихи, житейской не чураясь чепухи, не устрашась Гоморры и Содома… И я сегодня прозе говорю – входи в мои стихи и будь как дома! Тебе навстречу двери я открыл и окна отворил тебе навстречу. И если скажут мне – твой стих бескрыл, ты крыл его лишил! – что я отвечу, что критикам моим скажу тогда? А ничего. – Года, – скажу, – года! «Ночью проснулся от резкого крика „Спасите!“…»
Ночью проснулся от резкого крика «Спасите!». Сел и прислушался. Тихо в квартире и сонно. Спали спокойно мои малолетние чада, милые чада, мои малолетние дщери. Что же случилось? Да нет, ничего не случилось. Все хорошо, мои милые. Спите спокойно. Да не разбудит однажды и вас среди ночи тщетно молящий о помощи голос отцовский. Да не почудится вам, что и вы виноваты, если порою мне в жизни бывало несладко, если мне так одиноко бывало на свете, если хотелось мне криком кричать временами. «Как в море монетку…» Как в море монетку, в надежде, что снова вернутся и что не навечно прощаются, – не так ли однажды и нас в это море житейское бросили, и – ушедшие – не возвращаются. Вот и я в этот бурный мятущийся мир бросил вас, как три денежки медные, а теперь ухожу – я пока еще здесь, – но уже ухожу, что ни день отдаляюсь от вас, три кровинки мои, золотые мои, мои бедные. Что ни день, все пустынней мое побережье, и знакомые лица все реже и реже. Что ни день, словно горный обвал мне на голову валится. Я пока еще здесь, слава богу, но близится срок собираться в дорогу, и уже на три части скорбящее сердце мое разрывается. Современная быль о рыбаке и рыбке …И когда она мне сказала – проси, чего хочешь, я ответил смущенно – ну что вы, спасибо, как можно! Благодарствуйте, я ей сказал, государыня рыбка, я уж как-нибудь сам постараюсь управиться с этим. И старался. Усердствовал. Сам свое ладил корыто. Сам старухам своим угождал, поелику возможно. Ту дворянкою звал столбовой и ни в чем не перечил, ту – царицей морскою, да сам же и был на посылках… Так прошло, почитай, тридцать лет и три дня и три года. Вот и снова у синего моря стою одиноко. И опять выплывает ко мне государыня рыбка – ну чего, говорит, ну чего тебе надобно, старче? И смиренно ответствовал я государыне рыбке – ничего, я сказал, ничего мне такого не надо, ни палат, говорю, расписных, ни сокровищ несметных – мне бы только покою чуть-чуть, если это возможно… Ничего не ответила мне государыня рыбка, ничего не ответила мне, ничего не сказала, только трижды своей головой золотою качнула, да плеснула хвостом, да ушла в помутневшие воды. А мне снился покой – он был тих, и просторен, и светел, и одно лишь в моей благодати меня сокрушало, что не ведаю ныне, довольны ли душеньки ваши, ах, царицы мои, ах, дворянки мои столбовые! «Когда на экране…» Когда на экране, в финальных кадрах, вы видите человека, уходящего по дороге вдаль, к черте горизонта, – в этом хотя и есть щемящая некая нотка, и все-таки это, по сути, еще не финал – не замкнулся круг – ибо шаг человека упруг, а сам человек еще молод, и недаром где-то за кадром поет труба и солнце смотрит приветливо с небосклона – так что есть основанья надеяться, что судьба к человеку тому пребудет еще благосклонна. Но когда на экране, в финальных кадрах, вы видите человека, уходящего по дороге вдаль, к черте горизонта, и человек этот стар, и согбенна его спина, и словно бы ноги его налиты свинцом, так он шагает устало и грузно, – вот это уже по-настоящему грустно, и это уже действительно пахнет концом. И все-таки это тоже еще не конец, ибо в следующей же из серий этого некончающегося сериала снова в финальных кадрах вы видите человека, уходящего по дороге вдаль, к черте горизонта (повторяется круг), и шаг человека упруг, и сам человек еще молод, и недаром где-то за кадром поет труба и солнце смотрит приветливо с небосклона – так что есть основанья надеяться, что судьба к человеку тому пребудет еще благосклонна. Так и устроен этот нехитрый сюжет, где за каждым финалом следует продолженье – и в этом, увы, единственное утешенье, а других вариантов тут, к сожаленью, нет. |
