Самоуверенный человек Эти жесты, эта походка – сама уверенность. Ах, какое славное свойство – самоуверенность! Он охотно вам даст ответы на все вопросы – отчего вредней сигареты, чем папиросы, отчего не точны прогнозы Бюро прогнозов, и еще на тысячу всяких разных вопросов – отчего, скажем, вымерли мамонты и динозавры… Он глядит на меня сочувственно, соболезнуя, ибо знает прекрасно, как я ему завидую (а ведь если признаться – и впрямь я ему завидую – вот что ужасно!) Так железно уверенный в железной своей правоте, он идет – в своей правоте – как в броне, как в железе. – Значит, так! – он мне говорит, – вот так, молодой человек, вот так, в таком вот разрезе! Банальный монолог
Я б мог сказать: – Как сорок тысяч братьев!.. – Я б мог вскричать: – Сильней всего на свете!.. – Я мог бы повторить: – Дороже жизни!.. – Но чей-то голос вкрадчиво и тихо нашептывает мне, напоминая, как мало можно выразить словами, а это все – слова, слова, слова… И все-таки всей грешной моей плотью, душою всею, клеточкою каждой, всем существом моим ежеминутно не я, но тот, во мне живущий кто-то, опять кричит: – Как сорок тысяч братьев!.. – и вопиет: – Сильней всего на свете!.. – едва ли не навзрыд: – Дороже жизни!.. – но к этому язык мой непричастен, но все это помимо моей воли, но все это – не говоря ни слова и даже звука не произнося. Сентябрь. Праздник зеленого цвета Куда с тобой мы собрались в такой не ранний час? Такси зеленый огонек зажегся и погас. Смотри, как зелен этот мир, как зелены моря! Отпразднуем же этот цвет в начале сентября. Еще так зелена лоза, так зелен виноград. Да будет нам зеленый цвет наградой из наград. И в чарке зелено вино, и зелены глаза, и в них качается уже зеленая гроза. И вот мы слышим этот звук, мгновенье погодя – зеленый звон, зеленый шум осеннего дождя. Но эта влага не про нас, и в поздний этот час такси зеленый ветерок подхватывает нас. И пахнет прелою листвой, и легкая, как дым, парит зеленая звезда над лесом золотым. «Славный город Виттенберг…» Славный город Виттенберг, ты и поздний, ты и ранний не отверг моих стараний и надежд не опроверг. Я по улицам твоим вместе с Фаустом шатался, суть вещей постичь пытался с милым доктором моим. Ничего, что ночь темна, – что нам темень, если близок дух капусты и сосисок, запах пива и вина… Был подвальчик тих и мал, дым над столиками плавал. Но и дьявол, старый дьявол, он ведь тоже не дремал. Мы, смеясь и веселясь, наблюдали временами, как он шествовал за нами, в тело пуделя вселясь. И, на черный глядя хвост, говорили: – Пусть позлится – ведь нашел в кого вселиться, старый сводник и прохвост! Фауст был отменно мил – за друзей и за подружек пиво пил из толстых кружек, папиросами дымил. Лишь порой он вспоминал, как его (о meine Mutter!) здесь когда-то Мартин Лютер поносил и проклинал. Я ж не смел, да и не мог прикоснуться к этой ране… Мирно спали лютеране, плыл над крышами дымок. В тиглях плавился металл, и над камнем преткновенья дух борьбы и дерзновенья безбоязненно витал. Вальс на мотив метели Белые на фоне черных деревьев, черные на фоне белого неба, кружатся снежинки тихо и плавно, с неба опускаются бесшумно на землю. Белые десантники спускаются с неба на своих невидимых белых парашютах, сонмища неведомых белых пришельцев в маленьких скафандрах, блестящих и белых. Грозное нашествие белых пришельцев. Кто они, откуда они, чего им здесь надо! Уже ни зги не видно, мне страшно, мне жутко – чего они хотят от земли нашей милой!.. Ах, полно тебе, право, что за детские страхи! Все твои тревоги совершенно напрасны. Это просто нервы, ты, видно, устала, – вот и разыгралось у тебя воображенье. Это просто бал, просто вальс новогодний скрипачи играют на скрипочках белых. Белый дирижер поднял белую руку, – вот и закружились эти белые пары… Медленные звуки новогоднего вальса, плавное круженье новогоднего бала. Медленно и плавно кружатся по кругу белые девчонки в белых одеяньях. Кружатся по кругу, положив на плечи белым кавалерам белые руки, белые на фоне черного леса, черные на фоне белого неба. |
