Собираясь уйти, я остановилась у самой двери; даже рука застыла в воздухе на полпути к дверной ручке.

— Он был нам вторым отцом, — прошептала я, не оборачиваясь. Увидев, что, говоря о старом друге, ее ледяной взгляд не смягчился ни на долю, мое сердце разорвалось бы в клочья.

— Нет, Ариадна, — выдохнула сестра. — Это у тебя было два отца. У меня — ни одного.

Разумеется, Кидо отругал меня за выходку, но не наседал слишком сильно; этот мужчина удивительным образом понимал мое внутреннее состояние. Когда-то, узнав о существовании старшего брата, я не обрадовалась — и это мягко сказано, — и все же этот человек покорил меня за считанные минуты после знакомства. Мне нравилось, что внешне он был мужской копией меня — общий отец и матери-южанки сделали свое дело, — и при этом был совершенно иным внутри: сдержанным, вдумчивым, простым. К несчастью, это ещё больше отдалило меня от Минервы, ведь найти общий язык у самых родных мне людей так и не получилось.

В отношении друида и Эзары в замке по-прежнему царила тишина. Их наказание долго и тихо обсуждалось за закрытыми дверьми зала советов, и это заставляло меня метаться из угла в угол, словно загнанное в клетку животное. Несколько раз я едва не спустилась в темницу, делая это в полном бреду и приходя в сознание за мгновение до того, как мои действия могли бы привести к необратимым последствиям. Приходила в себя и делала шаг назад.

Я знала, что камера Териата находилась в самом конце коридора. Несколько дней я ходила по замку, пытаясь вспомнить, как выглядит темница с того самого момента, как кончается лестница: повороты, количество шагов до стражников, размер камер и их количество. Просчитывала, где могла находится самая последняя, но, как мне казалось, раз за разом заходила в тупик. Не выдержав чувства оскорбительного бессилия, я выкрала план устройства замка.

Вероятнее всего, попросив на него взглянуть, я не получила бы отказа, но любой прохожий отныне был мне врагом. Казалось, что во всем замке у меня осталось лишь два друга: один из них прислуживал моей сестре, а второй погибал в подземелье замка. Лишь они верили, что я чего-то стою, и теперь мне отчаянно хотелось доказать это другим.

Соединив план здания и схему темницы, я оказалась в заполненной хламом кладовой. Создавалось впечатление, будто в нее не заглядывали десятилетиями; скорее всего, туда годами скидывали ненужные вещи с кухни, что была неподалеку. На полках пылились многочисленные кастрюли и глиняные горшки, ржавые кубки, погнутые железные тарелки. В поисках места, чтобы присесть, мне пришлось заметно прибраться; забытая кухонная утварь устало попадала с полок стеллажей на пол.

Я замерла, прислушиваясь. Поздним вечером в коридорах почти никто не шумел, однако с кухни доносился типичный для неё грохот, и в кладовую проникал запах моей любимой запеченной тыквы. Заблокировав вход старой кочергой — все же я не была уверена, что этой комнатой давно не пользовались, — я устроилась на полу, прижимая ухо к полу.

Не знаю, что заставило меня подумать, будто мой слух дотянется до чего-то, находящегося так глубоко под землей, однако тот, кого я грезила услышать, вполне мог воззвать к привилегиям, что дала ему кровь.

— Ты меня слышишь? — спросила я так, будто он стоял напротив. — Надеюсь, слышишь.

В голове возник яркий образ Териата, кивающего так энергично, что у меня едва не кружится голова; губы его растягивались в улыбке, сдвигая в сторону ненавистный мне шрам на щеке.

— Мы вытащим тебя оттуда, — пообещала я. — Мы сбежим. Киан сказал, что уже придумывает что-то, и…

Я замялась; мне с трудом верилось, что в свете последних событий разведчик возьмется со мной сотрудничать. Встретив его впервые с возвращения из леса, в день, когда на городских стенах появились волчьи шкуры, я была готова сгореть заживо, лишь бы не смотреть в глаза эльфа; такого враждебного недоверия не было даже в глазах аирати. Впрочем, хоть и стиснув зубы, Киан все равно заговорил со мной. Этого было достаточно, чтобы слабый огонь надежды в моей душе не потух окончательно.

— И мне нужно немного времени, чтобы все подготовить. Совсем немного.

Я прислонила руку к полу. В воображении моя ладонь касалась его теплой щеки, и Териат блаженно прикрыл глаза; улыбка все еще не сходила с его лица.

— Я буду приходить каждую ночь, — прошептала я. — Буду держать тебя в курсе. Скажу, когда придет пора выбираться. Надеюсь, ты меня слышишь, melitae.

Эзара порой звал меня так, и я никогда не решалась спросить о значении таинственного слова; по большей части потому, что, произнося его с необъятной теплотой, он заставлял меня забыть о мелочах вроде перевода. Будучи в Арруме, впрочем, я задала мучавший меня вопрос Индису, и тот залился краской то ли от смущения, то ли от сдерживаемого смеха; сказал, такое эльфы произносят крайне редко и лишь от больших, нескрываемых чувств.

Melitae.

Под щекой вдруг стало мокро и холодно, сильно запахло пылью. Я приподнялась; слезы стекали на пол, оживив застарелую грязь. Старательно отряхнувшись, я подняла голову и оказалась в облаке пыли; в носу зачесалось, и я оглушительно чихнула, пробудив давно не гремевшие кастрюли. Уборку придется провести снова.

Утерев слезы краем рукава шикарного платья, только что побывавшего на полу забытой кладовой, я убедилась, что в коридоре никого нет, и выскользнула прямиком в соседнюю дверь. Несколько усталых кухарок, не обратив на меня особого внимания, поклонились и продолжили работу. Стащив со стола один из пирожков с яблоками, запах которых перебил даже тыкву, я не стала мешать их непростому делу.

Когда я была на середине главной лестницы, а лакомство слегка успокоило мой тревожный разум, тишину нарушили тяжелые шаги. Мне стало казаться, что сам воздух отталкивал меня от ступеней: так трудно давалось восхождение с осознанием, что что-то происходило прямо за моей спиной. Не выдержав напряжения, я бросила намерение спокойно добраться до постели и тут же обернулась.

Капитан королевской гвардии стоял у подножия лестницы; если бы кровь не пропитала его одежду и волосы, к тому же застыв плотной коркой на лице, уверена, кожа его была бы бледна, как полотно.

— Кидо! — воскликнула я, спешно спускаясь к брату.

Мужчина поднял на меня полные боли глаза; измученные и покрасневшие, словно многие ночи остававшиеся без сна.

— Я думал, так будет легче.

— Как?

Я внимательно оглядывала его голову, шею, плечи, приподнимала тонкий кожаный нагрудник в поисках ран, но он был совершенно здоров. Когда взгляд наконец опустился к сжатым в кулаки рукам, я заметила в них свернутую вдвое плеть. От самой двери в подземелье, что находилась под лестницей, за капитаном тянулся след из темных, тягучих капель крови.

— Как? — повторила я взволнованно.

— Думал, если его буду наказывать я, а не кто-то другой, то нам всем будет легче.

Кидо рухнул на колени, обессиленный; я едва успела подхватить брата, чтобы его лицо избежало долгожданной встречи с каменными ступенями.

— Кого?

— Двести ударов плетьми, Ари, — сдавленно прошептал он. — А он не проронил ни звука.

Я тут же одернула от капитана трясущиеся руки. В горле встал ком, а в груди похолодело, словно я провалилась под лед замерзшего озера. Наверное, я поняла намного раньше — как только увидела в его руках это проклятое орудие пыток, — но все равно упорно старалась увлечь мысли в иное русло. Выходит, пока я обещала, что мы вызволим его из темницы, один из нас наносил ему страшные увечья.

— Поднимайся, — строго бросила я, хватая брата за плечи. — Поднимайся же, боров.

Капитан растерянно замолк, и принялся безуспешно отталкиваться ногами от земли, следом неизменно падая на колени. Плеть то и дело выпадала из рук, но Кидо отчаянно хватался за нее, будто боясь, что, завладев ею, кто-то займет его место. Сквозь пелену стыда и мучения он все же ясно видел, что его рука тяжела не так, как рука обезумевшего палача; палача, коим мог оказаться любой — в том числе его возлюбленный или мой муж.