— Король, которого я знал, не казался мне таким ревнивцем, — задумчиво заметил я.

— После рождения Ариадны он поумерил свой пыл.

— Но хоть вам он о ней рассказывал?

— Никогда, — безразлично отчеканила принцесса.

— Даже имя?

— Отец до последних дней писал ей письма, — гулко закрыла она книгу, и вихрь пыли на мгновение затуманил мой взгляд. — И всегда подписывал их “Моя светлая К” — вот и всё, что мне известно. Я множество раз допытывала его, но годами он повторял одну и ту же фразу: “Та, что принесла тебя на этот свет, была прекрасна и чиста, а та, что несёт тебя по свету сейчас, мудра и опасна. Люби и почитай обеих, и ты будешь самым счастливым ребёнком в мире”.

Отговорку отца Минерва бросила резко, будто ничуть не верила в справедливость сказанных им слов. Я не понимал, что за выражение окрасило её лицо, но знал, что видел его впервые; смесь боли и непринятия, бушевавшая в девушке, мечтала выплеснуться наружу. Намеренно задев открытую рану в ее душе, я не мог и подумать, что принцесса откроется мне так просто. Быть может, никто из тех, кто, разинув рот, внимал каждому её слову, в самом деле никогда не желал её слушать; быть может, прежде ей не приходилось и не хотелось об этом говорить.

— Но ведь королева Ровена добра к вам, — заметил я. — А король не спускал с вас нежного взгляда. Разве вы не были счастливы?

— Он смотрел лишь на её черты, — прошептала она хрипло. — За этими проклятыми глазами и волосами, что я унаследовала от нее, он не видел меня. Только оболочку, похожую на что-то любимое, но им не являющееся.

— Никогда не поверю, что отец вас не любил.

— Не любил, как и все остальные.

— Во всем замке нет человека, кому вы не милы.

— А что насчёт вас?

Минерва не подняла на меня взгляда, устремив его в темноту библиотеки, но я кожей чувствовал, как сильно она ждала ответа. Я нарочно молчал, вынуждая принцессу не расценивать мою позицию однозначно. В тот момент это казалось единственно верным вариантом.

— Почему кому-то любовь достается даром, — прошептала она тихо, — а кто-то расплачивается за неё всю жизнь?

— Хант влюблен в вас.

— А, вы заметили, — фыркнула девушка. — Да, как в руку, что его кормит.

— Почему же вы публично его не отвергли? — нахмурился я.

— Мне его жаль.

— Мужчина, проявляющий чувства к сестре жены, достоен общественного порицания.

— Он так же пострадал от отцовского безразличия, как и я, — пожала плечами девушка. — Все мы по-своему заполняем эту дыру, и порой помогаем с этим другим.

Сочувствие к Ханту было мне неведомо; к тому же, принцесса сама его не выказывала. Он был противен ей, и она напоминала об этом каждую секунду в его присутствии. Неизменно пряча от принца лицо, сейчас Минерва обратилась ко мне, бесстрашно принимая мой пристальный взгляд. Понимая, что магия не принесет ей искреннего ответа, она не пыталась воздействовать на мое сознание, однако, когда в нем промелькнула лишь искра понимания, тут же встала.

— И он посчитал это разумной ценой за власть?

— Разум — не то, чем славится принц Куориана, — бросила Минерва, протягивая мне совсем недавно захлопнутую ею книгу. — Он счел это проявлением любви, и — вновь — цена оказалась колоссальной.

Чем больше принцесса исчезала во тьме, тем ниже опускались парящие в воздухе свечи; как только дверь захлопнулась, железо подсвечника глухо ударилось о дерево стола. Книга грела руки; пальцами я пробежался по страницам, и заметил, что одна из них отмечена загнутым уголком.

“Легенда об Эльфийской Погибели”.

Принцесса всерьез заинтересовалась историей потерянной изумрудной короны; едва ли герцог Фалкирк мог мечтать о подобном воодушевлении его словами. Я разгладил уголок — старые книги не любили подобного отношения, — и устроился поудобнее; история обещала быть долгой и насыщенной.

Итак, легенда гласила, что около тысячи лет назад на месте Греи существовало государство — величественное и неприступное. Стены Эктерры — так называли эти земли, — едва не царапали небо, но садов за ними было нещадно мало; солнце, уходя с середины неба, ни одним лучом не дотягивалось до скрытых от него земель. Люди голодали, проклиная чрезмерно осторожного короля, и тот долгие годы искал решение проблемы. Перестать скрываться от окружающего мира казалось ему глупейшей идеей: имея возможность издалека разглядеть устройство города, враги сумеют немедленно разорить его дражайшие земли, а эльфийские стрелы — дотянуться до его груди.

Годы шли. Король раздумывал. Горожане начали все чаще покидать город, возвращаясь сытыми и счастливыми; король был уверен, что те продают врагам сведения о замке, и начал казнить предателей, пока однажды за стены не вышла его жена — и лишь тогда он решился кого-либо выслушать.

Лесные эльфы предоставляли беженцам убежища и обеспечивали едой впрок тех, кто приходил с мольбами — и больше ничего. Бескорыстная помощь высшей расы показалась королю насмешкой, и он долго злился на жену, оскорбившую его самолюбие. Однако, когда запасы закончились и в королевских кладовых, в замок пригласили азаани.

Переговоры длились еще несколько долгих месяцев. За это время сам король, как и его народ, исхудал и стал часто болеть, лишь изредка питаясь дарами детей леса на очередном собрании. Когда союз наконец заключили, силами эльфийского правителя солнечный свет добрался до земель Эктерры, несмотря на преграды, а столы её жителей наполнились мясом и овощами. Благодарный король раскаялся перед народом в своих грехах, и уже на следующий день его душа плыла по рекам к Отцу.

На трон взошел прямой наследник короны — семнадцатилетний юноша, славившийся беспокойным нравом. Его имя, в отличие от отцовского, множество раз встречалось в тексте — Моарт. Темное, тягучее, недоброе имя.

Молодому правителю всего казалось мало. Он мечтал о новых землях, но азаани не советовал ему вступать в войну — ослабший народ не мог поднять меча. Мечтал о пирах, но азаани предупреждал, что люди восстанут, узнав о роскоши в залах замка. Мечтал о большем, но на его пути всегда стоял один, почему-то возомнивший себя главным, древний эльф.

Моарт пробирался в Аррум и наблюдал за повседневностью высшей расы, не понимая, как те смели упрекать его в чем-либо — их жизнь была лучше людской. Богаче, слаще, длиннее. Они были счастливы, и зрелище это разъедало Моарту глаза. Тогда он решил, что вправе забрать у них частичку счастья — его народ страдал столько лет, заслуживая милость Богини, — и пригласил азаани в замок.

Эльфу не суждено было боле увидеть света звезд, услышать пения птиц или ощутить дуновения ветра. Моарт, обезумев от зависти, снял с азаани кожу, пока тот был ещё жив, и приказал пришить её на кусок ткани. Водрузив флаг над замком, он сообщил лесному народу о своем превосходстве; о том, что Эктерра никогда не подчинится высшей расе; о том, что объявляет им войну, от которой их правитель так старательно их оберегал — так же, как отец Моарта берег Эктерру.

Считается, что мышцы и внутренности эльфа король зажарил и целый месяц питался лишь ими; он думал, что таким образом впитает в себя долголетие и силы, приписываемые азаани. Глаза эльфийского правителя придворный колдун превратил в изумруды, и камни эти стали частью печально известной короны, которую Моарт не снимал ни на мгновение.

Дети Аррума бежали прочь, на запад, к ближайшим известным им собратьям; разумно оценив свои силы, они поняли, что без поддержки им не одержать победу над безумным королем. Однако, вернувшись в полной боевой готовности, обнаружили лишь руины некогда неприступной Эктерры. Вышедшие из превратившегося в пепелище королевства горные эльфы осудили братский народ за неосторожность их правителя. В напоминание о предательской природе людей молодой аирати забрал злосчастную корону, и, увезя в Армазель, преподнес в дар своей жене. Та оскорбленно отвергла дар и, прозвав корону эльфийской погибелью, спрятала её у спящего в камнях дракона — там, где людям до неё не дотянуться.