К следующему утру земля полностью просохла, а солнце принялось испепелять королевство яростным жаром. Мне спалось удивительно спокойно: никаких сновидений. На контрасте с предыдущими пробуждениями, когда я ощущал на себе груз стыда, это утро показалось мне лучшим в жизни. Радостное щебетание птиц лишь подтверждало это предположение.

Пропустив встречу с гвардейцами в тренировочном зале, я несколько часов бесцельно бродил по саду. Разглядывал цветы, деревья, кусты, прислушивался к птицам, шороху листьев, ругани садовников. Ощущал свои шаги, землю под ногами, вдыхал сладкий воздух. Думал: что двигало Дувуа, что вдохновляло его на те прекрасные стихи, что он писал десятками, сотнями, а может и тысячами? Да, в основном он писал о женщинах и их любви, о любви чистой и порочной, но никогда — с горьким послевкусием. В его стихах герои всегда обретали покой в объятиях друг друга, обитель, которую уже никогда не захочется покидать. Но разве могло всё быть так однозначно? К сожалению или к счастью, не каждая любовь преодолевала препятствия, встретившиеся на ее пути; а преодолев, не каждая ознаменовывается благословением Богини.

Я подумал, что тоже чувствую потребность выразить то, что сложно обличить в обыденную речь. Слова можно сложить в предложение, но не будут ли они иметь больший вес, если оформить их рифмой? Разумеется, ничем подобным я раньше не занимался — оттого интереснее становился опыт. Прикидывая в голове возможные формы и образы, я не заметил, как к голосу в моей голове добавились ещё два.

— Расходы не заходят за установленную черту? — послышался жёсткий женский голос.

— Нет, — ответил мужской. — Если король Дамиан привезёт всё то, о чём мы условились.

Старшая принцесса говорила низко и строго, что не вязалось с обычно присущей ей капризностью и кокетством, однако я совершенно точно знал, что этим едва ли ограничивался спектр её качеств. Королевский советник покорно выслушивал приказы, не отводя взгляда от её лица. В голове Лэндона она вряд ли взращивала зерно похоти, что старалась посеять в мою, потому как это сильно помешало бы его честной службе, однако без безропотной преданности дело явно не обошлось.

Они оживлённо обсуждали что-то, в подробности чего я не вникал, но, как только я подошёл достаточно близко, чтобы быть замеченным, тут же замолчали.

— Господин Эр… Териат, — советник слегка поклонился. — Чудесный день, не правда ли?

— Совершенно точно, дражайший советник, — ответил я схожим поклоном. Наш обмен любезностями едва ли обрадовал Минерву: она стояла ко мне спиной, но я и без этого чувствовал недовольство на её лице. — Ваше Высочество.

Соизволив обернуться, принцесса одарила меня дежурной улыбкой, которая должна была, по-видимому, растопить лёд в моей душе, однако взгляд мой перетянуло нечто, возникшее несколько выше сапфировых глаз. По дереву, ветки которого находились прямо над головой Минервы, ползла змея. Тонкая, почти незаметная на фоне коричневой древесины, но с блестящими глазами и приоткрытой пастью, откуда исходило едва слышное шипение.

— Ваше Высочество, — тихо повторил я. — Постарайтесь не двигаться.

— Что? — разъяренная приказом, бросила она, задрав подбородок вверх.

Привлеченная — или напуганная — резким движением змея тут же сбросилась с ветки прямо на голову принцессы. Возможно, мне стоило позволить змее ужалить Минерву и закончить то, что ещё не началось, но я не мог позволить себе хладнокровно смотреть, как совершалось нападение на наследницу престола. Усилия Минервы не прошли даром: я не хотел, чтобы она умирала. По крайней мере, не так.  

Время замедлилось, как когда я впервые ударил молнией Финдира, и я отчетливо видел, как змея летит, хищно раскрыв пасть. Я совершил прыжок вперед, приближаясь к принцессе, и занёс руку, перехватывая змею у основания её головы, так, чтобы ей не представилась возможность согнуться и ужалить меня вместо её предыдущей цели. С ладони сорвалась маленькая молния — с половину пальца — и вошла под кожу змеи; рептилия обмякла, покорно позволяя собрать её тело в мою ладонь.  

— Чёртовы змеи! — воскликнула принцесса, как только время вернулось в привычное русло. — Я же приказывала найти их и вытравить всех до единой! 

Принцесса кинулась ко мне, полная внезапно вспыхнувшей ярости. Лэндон попытался дернуться, чтобы остановить её, но что-то будто пригвоздило его к земле, и он застыл, оставшись наблюдателем. Минерва достала из-за пояса скромно украшенную мизерикордию и настойчиво протянула её мне. 

— Отрежьте ей голову. 

— Ваше Высочество, она не ядовита, — нагло врал я, чувствуя, как усыпленная шоком рептилия пытается дергаться в моих руках. — Она попросту напугалась резкого движения рядом, и… 

— Зачем же тогда вы меня спасли? 

— Никто не обрадуется, если ему на голову свалится змея. 

— Убейте её сами или это сделает Лэндон. 

Я чуть наклонился к рукам, прикрывая змею распущенными волосами. Ещё одна едва заметная молния отправилась в путешествие по её холодным венам; спустя мгновение рептилия полностью обмякла. 

— В этом нет необходимости, — я протянул руку к принцессе; она тут же отпрянула, не скрывая отвращения. Впервые я увидел тень страха в её глазах. — У этого вида змей слабое сердце. Больше опасности она не представляет. 

И Минерва, и советник с недоверием покосились на меня. Лэндон медленно потянулся к змее; коснувшись её холодной кожи, на мгновение одернул руку, но, убедившись в моей честности, взял несчастное тельце и продемонстрировал принцессе. Та тут же схватила его и стала подробно рассматривать, видимо, на предмет моей причастности к смерти животного; не найдя такового, бесцеремонно бросила тельце в ближайший куст. 

— Спасибо, — выдавила она с явным усилием. 

Лэндон знал, что принцессе захочется тут же покинуть сады; она продемонстрировала мне свою тайную сторону — хрупкую и пугливую, — а такие люди, как она, ненавидят быть слабыми в чьих-то глазах. Как только они скрылись из вида, я заглянул за куст. Тело рептилии было иссушено, как чучело. 

Вернувшись в покои, я впервые за долгое время вошёл в примыкающий к ним кабинет. В первом же ящике стола я нашёл набор для письма: стопка листов, чернильница, перо. Мне искренне хотелось попробовать каково это — мыслить рифмой, облачая свои чувства в нетривиальные формы, выражать то, что нельзя выразить простыми словами.  

Я писал весь день вплоть до ужина. Не потому, что написал много, напротив — мои скромные потуги едва ли можно было назвать стихотворением; потому, что мысль мчалась с бешеной скоростью, а я за ней не поспевал. Одни образы в моем разуме сменялись другими, не предоставляя достаточное количество времени для попытки их описания. Взять верх над разыгравшимся воображением непросто, особенно когда даёшь ему полную свободу. 

Я поставил последнюю точку в момент, когда Фэй заглянула, чтобы сообщить о приближающемся ужине. Взглянув на изуродованный чернилами лист бумаги, я ответил служанке, что мне нужна ещё минута, и переписал всё аккуратно, стараясь ровно выводить столь непривычные мне буквы. 

Оставшись относительно довольным результатом многочасовых стараний, я аккуратно сложил лист вдвое и спрятал его в карман брюк. Придётся убедить служанок, что штаны, в которых утром я дрался с принцессой на мечах, достаточно хороши, чтобы вечером предстать в них и на ужине перед королём.  

Сидя за столом я жутко нервничал. Королева трижды спрашивала, всё ли в порядке, когда я в очередной раз проверял, не потерял ли заветный лист по пути в столовую. Всё же эта женщина была сердцем замка: её тепло безгранично и распространялось на любого, кого однажды касалось. Она бесконечно любила дочь, при этом не докучая ей излишней заботой — Ариадну она контролировала куда меньше, чем Минерву. Большой любви по отношению к падчерице во взгляде Ровены нет, однако совершенно очевидно, что она уважала старшую принцессу как личность, имеющую власть и превосходство над ней. Но и королева не была так проста, как могла показаться.