Уинфред и Таэнья никогда не были женаты; им было достаточно того, что их союз одобрен Богиней. Когда эльфийка забеременела, король заблаговременно объявил дитя наследником престола, в независимости от его пола. Объявление дошло до Армазеля.

Аирати был взбешен. Он отправил в Грею посланников, что сообщили Уинфреду об увиденном королем эльфов много веков назад пророчестве. Дитя человека и горного эльфа родится на этих землях лишь с одной единственной целью — уничтожить их. Их, и все земли, что ему когда-либо удастся увидеть и возжелать.

Предложение аирати было бескомпромиссным — оборвать жизнь ребенка ещё в утробе. В случае отказа — вместе с матерью.

Уинфреду хватило ума не убить посланников, хоть он и страстно того желал; он отправил их обратно в Армазель с категорическим отказом и пояснением: Таэнья — наполовину лесная эльфийка. Аирати это не устроило.

Горные эльфы, давно не питающие к людям теплых чувств, беспрекословно последовали приказу своего короля и собрали войско для нападения. Осада Греи длилась вплоть до рождения ребенка; скромная гвардия Уинфреда каким-то чудом всё эти месяцы умудрялась не пускать эльфов в город. Когда ребенок наконец родился, Уинфред договорился о примирительной встрече с аирати, на которой пообещал дать тому собственноручно умертвить дитя. Встретившись у ворот в город, глава эльфов убедился, что дитя является человеческим; из-за недостаточной доли горной или лесной крови он не родился полукровкой. Поняв, что младенец не представляет опасности, аирати отступил.

Приостановленное на время войны строительство города возобновилось. Поклявшись никогда не вступать в войны, Уинфред замуровал свой знаменитый меч где-то в стенах ещё недостроенного замка, чтобы более его не касаться. Об этом в первый день прибытия мне рассказывал Бентон, начальник постовой стражи.

Таэнью и ребенка отравили спустя два года. Виновник найден не был.

Сладкий весенний воздух окутал пространство. Этот запах пробирался к тебе, где бы ты ни был: в садах, в городе, в конюшне, в покоях. Вот и я, покинув обитель пыли и тьмы и попав в коридор, тут же вошёл в облако дурмана.

Я понимал, почему тело друида чахло в стенах замка, оживая лишь за его пределами. Долгое нахождение в окружении каменных глыб создавало впечатление клетки, в которую самовольно зашел, хоть и свободен в передвижениях. Стены давили на душу и тело, столь привыкшие к свежему воздуху и простору, к солнечному свету и мягкой траве. Становилось нечем дышать.

Но сейчас, поздней весной, полной цветущих цветов и деревьев, я был счастлив даже в окружении серых стен.

— Териат! — послышался голос справа, и я тут же обернулся. Кидо в сопровождении дюжины своих лучших гвардейцев неорганизованной толпой направлялись к выходу из замка. — Мы решили провести вечер в “Трех ивах”. Не желаешь присоединиться?

— Почту за честь, — воодушевился я. Мой ответ был слишком формален для столь неформального приглашения, но капитан никак на это не отреагировал. — Полагаю, мне стоит переодеться?

Я осмотрел себя; легкая темно-серая рубашка и узкие черные брюки вряд ли подходили для похода в питейное заведение. Никто из гвардейцев, несмотря на свободный вечер в компании друзей, не снял облегченных доспехов.

— Нет, госпожа, вы выглядите превосходно.

Все подопечные разразились хохотом над шуткой капитана, и я, тщетно попытавшись сдержаться, поступил так же. Его непосредственность и простота были, вероятно, не самой хорошей чертой для того, кто должен был относиться с подозрением ко всем, кого встречал в замке. Его работой была охрана королевской семьи, и он замечательно с ней справлялся; однако это совсем не вязалось с его характером. Мог ли этот человек при необходимости делаться властным и жестким, быстро реагировать, рубить головы во имя короля? Я едва ли мог вообразить его таким.

Дорога до таверны наполнилась песнями и анекдотами. Гвардейцам редко удавалось отдохнуть: их количество ограничено, ведь для этой службы выбирались лучшие из лучших, но когда выдавалась возможность — об их пире знали все в округе. Люди на улицах расступались, с уважением освобождая дорогу стражам порядка, и те в ответ обязательно рассыпались в благодарностях.

Самый большой стол в углу таверны, вероятно, по договоренности с хозяином, терпеливо пустовал, ожидая нашего прибытия. Я бывал в этой таверне множество раз, некоторые из которых были задолго до рождения даже самых взрослых из моих спутников, однако, зайдя, удивленно, но одобрительно отозвался об убранстве заведения. Гвардейцы махнули на меня рукой, непрозрачно намекая, что я ничего не понимаю в подобных заведениях.

— Капитан сегодня угощает! — довольно захохотал юный гвардеец, усаживаясь на свой стул.

— И как же он перед вами провинился? — поинтересовался я. — Спихнул вину за непереданный приказ или проиграл кому-то в спарринге?

— Проиграл спор.

— Стоило мне отойти на пять секунд, как ты уже рассказываешь всем подряд о моих неудачах, — прогремел голос Кидо, вернувшегося от барной стойки. — Нужно подумать о том, чтобы урезать тебе жалование.

— Не делай вид, что имеешь право им распоряжаться, — деловито буркнул Аштон.

Сегодня он выглядел куда менее напряженным, чем тем утром в тренировочном зале. Его лицо раскраснелось сразу же, как мы вошли; возможно, из-за духоты, возможно, из-за расслабления, что он испытывал в нерабочей обстановке, но теперь он стал обычным дружелюбным мужчиной в компании добрых друзей. Я заметил, что среди присутствующих гвардейцев он самый старший — особенно на контрасте с сидящим рядом с ним парнишкой, — но вне замка этого совершенно не ощущается.

Самого юного из них звали Марли. Он неловко хихикал, если его взгляд останавливался на одной из официанток или зашедших в таверну девушках, и его бледная кожа покрывалась не просто румянцем — он становился пунцовым, будто вот-вот взорвётся. Товарищи неустанно подкалывали его за это. Когда нам принесли заказ, официантка с глубоким декольте наклонилась к столу прямо рядом с Марли, и бедняга едва не залез под стол от смущения.

Местный фирменный эль, расплескавшись по столу, ударил в нос запахом кардамона. Зажаренные перепела, свиные ребра, картошка, соленья… капитан подарил нам стол не хуже тех, что накрывают в королевской столовой.

— Тост! — Кидо крикнул так, что вдобавок к нашему столу замолчала ещё половина таверны. — Пусть спор я и проиграл, но плачу свои долги. Так пусть каждый из нас никогда не проигрывает, а если так случается, то принимает поражение с достоинством!

Гвардейцы одобрительно засвистели, поддерживая своего капитана, и мы гулко стукнулись кружками, вновь беспощадно разливая эль на стол. Я сделал два больших глотка и опустил кружку; Кидо выпил огромную пинту залпом, после чего громко отрыгнул. Его товарищи засмеялись, и он карикатурно откланялся проходящей мимо даме в знак извинения.

— Так о чём был спор? — спросил я капитана, выждав, пока тот заест эль огромным куском копченых рёбер.

— Он был о тебе, — пожал он плечами.

— Обо мне?

— Видишь ли, все приезжающие в замок мужчины так или иначе до безумия влюбляются в принцессу… — ответил он, и я в своё оправдание придумал лишь что был влюблен еще до прибытия. — В принцессу Минерву. И мы поспорили, что к концу первой недели ты уже будешь валяться у её юбки, умоляя об ответных чувствах. Я спорил так уже много раз, и до этого момента всегда выигрывал.

В любом случае, она пыталась, чтобы так и случилось.

— Но парни сразу поняли, что с тобой это не пройдёт, — Кидо указал на своих подчинённых. — Что-то в тебе есть, говорили они. Ты не выглядишь таким глупцом, как остальные.

— Что ж, мне лестно знать, что я произвожу такое впечатление, — поднял кружку я, благодаря гвардейцев; они ответили тем же жестом. — Но почему ты так акцентируешь на этом внимание? Может, тебе самому нравится принцесса?

Кидо поперхнулся, и рука его дрогнула, выливая половину вновь наполненной пинты на рубашку. Гвардейцы засмеялись так громко, что, казалось, затряслись стены. Я не понимал, чем вызвал такую реакцию, и потому старательно оглядывал зал таверны. Откашлявшись и утерев слезы, капитан похлопал меня по плечу.