Он долго ждал возможности заполучить силу злополучного выродка, и тем укрепить свое иссякающее могущество и власть. И наконец, этот час пробил, они нашли его слабое место. Эта девчонка, наивная и пугливая, она оказала им большую услугу, пробудив в душе изгоя сильные чувства. Он совершил ту же ошибку, что и его отец, проклятый отступник Реннер, который вероломно променял служение черному племени на скра. Он посмел полюбить. А потом предал свой род, взбунтовался и пошел против его воли Верховного ворона, не захотел признать его главенство, не пожелал подчиниться установленному порядку и поплатился за это.

Но Реннер слишком легко отделался, его смерть была быстрой. Он даже не дал Моррису насладиться видом своих мучений, когда они на его глазах начали убивать нечестивую скра. Скаргу очень хотелось бы упиться этими его страданиями, но он не мог так рисковать. Реннер был предателем, отступником, он отрекся от своего рода, но не перестал при этом быть Вороном, могучим Вороном, чья сила была почти равно силе скарга.

Его сын, грязный выродок, ответит за все, его страданиями он насладится в полной мере. Но этот щенок хитер, он слишком легко сдался, здесь что-то не так. Как не хватало сейчас скаргу его верного Моргота, чутье которого не раз предупреждало их об опасности. Он и тогда не доверял щенку и оказался прав. Но Моргота нет, его кости погребены на дне глубокого Орлиного ущелья, а скарг не может упустить свой шанс прибрать к рукам силу, равной которой он еще не встречал среди Воронов.

Он снова обратил свой взор на Реми, но сколько не вглядывался, ничего не мог прочитать в чертах его лица, хранящих суровое выражение, и после недолгого раздумья произнес так, словно выплюнул:

— Клянусь. На сей раз ты не отвертишься, изгой. Ты заглянул в Черный Кодекс, и знаешь, чем грозит нарушение Высшей клятвы, а значит, теперь ты в полной моей власти.

«Посмотрим, — подумал про себя Реми. — Как далеко простирается твоя власть и много ли ты извлечешь пользы из своего коварства.» Но мысли эти так и остались в тайнике его души, в ответ на слова скарга, он лишь склонил в согласии голову.

— Приведите девчонку, — скарг сделал знак рукой и несколько воронов скрылись за прочной, сделанной из дерева столетнего дуба, дверью черной башни. — Я буду ждать тебя на рассвете следующего за этим дня, на поляне Священного обряда обращения. Смотри не опоздай.

Губы скарга искривились в злобной ухмылке. Он не сводил с Реми алчного, пристального взгляда. Доселе ясное утро внезапно померкло, солнечный диск укрыла тусклая, серая дымка, ветер переменился и усилился, его холодное дыхание напомнило о скором приближении осенней непогоды.

— Я приду, — сказал Реми, в ожидании встречи с девушкой грудь его стала часто вздыматься от едва сдерживаемого волнения. И когда в темном дверном проеме, ведущем в подземелье башни показалась тонкая и на фоне черных, крепостных стен особенно хрупкая и беззащитная фигура Эйфории, дыхание его пресеклось, а глаза засияли нежностью, которая смягчила их суровый блеск. Тревога за судьбу девушки сменилась радостью.

— Эйфи, — позвал он ее и сделал несколько шагов навстречу, глядя как она беспомощно озирается, ослепленная после мрака темницы солнечным светом, потом подбежал и крепко обнял. Сначала Эйфория ничего не могла сказать, испуганно прижавшись к юноше, она крепко обхватила его руками. Он почувствовал трепет ее тела, тяжелое, прерывистое дыхание, из глаз Эйфории внезапно полились потоки слез, таких горячих, что жар их дошел до самого его сердца. Она едва слышно прошептала, спрятав лицо у него на груди, боясь взглянуть по сторонам, чтобы не видеть стоящих вокруг них зловещих, черных фигур:

— Реми, это же сон, правда? Просто страшный сон и мы сейчас проснемся. Ты пришел разбудить меня?

— Эйфи, — мягко сказал он ей на ухо. — Все в порядке, не бойся. Я пришел, чтобы защитить тебя, чтобы увести из этого недоброго места. Никто не причинит тебе вреда. Я же сказал, что не дам тебя в обиду. И я сдержу свое слово. Пойдем.

Реми огляделся вокруг и объявил, стараясь чтобы голос его звучал громко и уверенно, хотя совсем не испытывал никакой уверенности, зная коварство и мстительность Морриса. Тот мог в любой момент передумать, несмотря на принесенную клятву. И кто ведает тогда, что еще могло произойти. Реми хотелось быстрее оказаться с Эйфорией за крепостными стенами, увести, дрожащую от страха девушку подальше от жадных, черных глаз. Реми видел, как изменилось лицо Фрая, его обезобразила досадливая гримаса, заставившая любимого вронга Морриса обнажить в злобной ухмылке кривые, черные клыки, и сжать в бессильной ярости кулаки, провожая голодным взглядом ускользнувший лакомый кусочек.

Когда Реми и Эйфория скрылись за воротами крепости, скарг еще какое-то время стоял, неподвижно застыв в тяжелых раздумьях, не обращая внимания на почтительно взирающих на него вронгов. Никто из его окружения не решался нарушить молчания, ожидая распоряжений Верховного ворона. Наконец, Моррис жестом подозвал к себе Фрая и Норрда, своих ближайших помощников и прокаркал:

— Приготовьте клетку, цепи и ошейник. На сей раз он от нас не уйдет…

…День перевалил далеко за полдень, на солнце, высоко стоявшем в небе, то и дело набегали пухлые облака, заставляя его меркнуть, а на лесной опушке в тени старого дуба, паслись, лениво пощипывая редкую, невысокую травку, две лошади, неброской гнедой масти. Джой сидел под деревом, между выступающих корней и смотрел как лошади захватывают мягкими губами пучки травы, старательно выбирая самые сочные стебли. Ему хотелось пить и есть, но Джой знал, что не сможет сделать ни глотка воды, съесть ни кусочка хлеба, он словно застыл в тревожном оцепенении, загадав про себя, что не притронется к воде и еде до назначенного Реми срока возвращения. Так ему было легче ждать, Джою было невыносимо сознавать, что он сидит здесь праздно, как нерадивый пастух, охраняя двух смирных кобылок, тогда как Эйфория в смертельной опасности. Прошло уже много часов с тех пор, как спина Реми скрылась за стволами деревьев, и каждый час казался Син Джою поистине бесконечным. Время от времени он слышал далекий вороний грай, и каждый раз сердце его при этом сжимал своей колючей рукой страх. Он начал опасаться, что этот поход приведет их только к гибели, что вот-вот мелькнут среди колдовского бора черные тени и придет ему здесь конец.

В полуденной тишине назойливо зудели комары, какие-то мошки то и дело мелькали перед глазами, бурые корни дерева в остатках прелой листвы походили на змей, ныряющих в землю, чтобы изнутри пожрать ее. Джой оперся затылком о шершавый, жесткий ствол, ему почудилось, что он расслышал какой-то шорох, как будто чьи-то тяжелые шаги, шоркали устало по траве «шшшурхх-шшуурхх», и снова «шшшурхх-шшуурхх». Он хотел было встать и затаиться за громадой древесного ствола, но не смог даже пошевелиться. Тело его застыло, став частью дуба, прислонившись к которому он сидел. С нарастающим ужасом он увидел, как из-за соседнего корявого остова еще одного лесного великана, выступила знакомая фигура Реми в сполохах темного пламени, лицо ворона казалось черным от закрывавших его волос. В руках он держал, что-то маленькое и живое, пламенно-алого цвета, будто горсть живых камней. Это что-то билось ритмично и часто, озаряя ладони Реми огненным светом. Но когда он приблизился, не поднимая низко опущенной головы, то Джой заметил, что руки Реми были обагрены кровью, и кровь эта закричала вдруг тонким голосом Эйфории:

— Джой! Джой! Помоги же мне!

Тут Реми расхохотался странным, диким смехом, похожим на конское ржание и швырнул сердце Эйфории ему на колени. Джой громко вскрикнул и внезапно очнулся. Он увидел, еще не совсем придя в себя от сонного морока, лица склонившихся над ним Эйфории и Реми. Рядом снова негромко заржала лошадь, радуясь приходу людей. Видя, что он открыл глаза Эйфи облегченно вздохнула и воскликнула:

— Ох, Джой, как же ты крепко спишь! Мы еле добудились. И как же я рада тебя видеть.