— Простите, Верховный ворон, я… Я не смог. Я оказался не готов и проявил слабость…

— Скажи мне, Реми, — сказал скарг вкрадчиво, выдержав по своему обыкновению многозначительную паузу, — ты все еще хочешь пройти обряд, чтобы стать настоящим вороном?

— Да, скарг Моррис, я хочу пройти обряд. С вашего милосердного позволения.

— И ты знаешь, какое тебя ждет наказание, если ты не выполнишь все его условия?

Реми побледнел, но ответил решительно и без колебаний:

— Да, я знаю это.

— Хорошо, я окажу тебе такую милость, — скарг не смог сдержать самодовольной улыбки. — И вот еще что!.. Ты, очевидно, полагаешь, что проведя ночь в клетке с нирлунгами, ты искупил свою вину. Не тешь себя напрасной надеждой. Ты был наказан всего лишь за дерзость и неуважение, которые проявил к своему достойному учителю.

— Достойному мучителю, — не удержавшись, подумал Реми, но на лице его при этом отразилась только заученная почтительность.

— Твой проступок гораздо серьезней, — продолжал между тем Моррис. — И ты знаешь об этом. Ты выказал неповиновение, наглое, недопустимое неповиновение. Ты — грязное, презренное отродье низкого предателя, тебе гнусному выродку из милосердия позволили жить, а ты посмел возвысить голос и проявить непокорность. Я не могу оставить этот гнилой росток бунтарства без внимания и вынужден принять меры, чтобы искоренить его из твоего сердца. Так вот, ты должен был прикончить этого жалкого скрога. Но ты не сделал этого, а значит, займешь его место в общей яме среди рабов, этих презренных отбросов, до тех пор, пока я не решу, что пришло время проходить обряд. И ты получишь все, что им причитается: удары плетью, оковы, железное кольцо на шею. Ты знаешь, для чего оно? Скоро узнаешь. И ты должен будешь усердно трудиться, Реми, чтобы заслужить себе кусок плесневелого хлеба и глоток гнилой воды. Надеюсь, это научит тебя благодарной покорности и укрепит в решении поступать впредь правильно.

Тут Моррис вновь ненадолго замолчал, буравя Реми тяжелым взглядом. Затем тонко улыбнулся и произнес с оттенком злорадства в голосе.

— Но я решил оказать тебе еще и особую милость.

При этих словах Реми невольно содрогнулся. Он предпочел бы совсем не знать милостей скарга, не суливших ему ничего хорошего. А уж особая милость и вовсе обещала быть особенно недоброй. Скарг снова довольно ощерился, обнажив по-волчьи острые зубы, и произнес:

— Ты не лишишься своих прекрасных, черных волос, которые я мог бы назвать великолепными, если бы не эта безобразная белая отметина, которая напоминает о той дурной крови, что течет в твоих жилах.

При этих словах Реми захотелось обреченно вздохнуть. Он не ошибся, милость скарга на самом деле означала, что скроги будут считать его вороном, что сильно осложнит ему пребывание среди них. Теперь каждый из скрогов будет стараться выместить на нем общую ненависть этих несчастных созданий, оказавшихся в цепких когтях черного племени. Но Реми лишь сказал:

— Я благодарен вам за оказанное мне милосердие.

— А теперь, — произнес Моррис повелительно возвысив голос, — поблагодари меня так, как подобает в твоем новом положении. На колени!

Чуть помедлив, Реми опустился на колени и низко склонив голову произнес все тем же ровным голосом:

— Благодарю господина за милость, оказанную мне, недостойному рабу.

Моррис стремительно поднялся, в глазах его блеснул тусклый, багровый пламень, он быстро приблизился к Реми и сильно ударил его по лицу, так, что он едва устоял на коленях.

— Ты должен был сказать моего господина, неблагодарный раб! Усвой, наконец, я — твой хозяин и повелитель! И хорошо запомни еще несколько несложных правил. Отныне ты не смеешь заговорить по своей воле в присутствии свободных воронов без разрешения хозяина. Тебе запрещено поднимать взгляд на любого свободного ворона, а также дерзко стоять. Ты должен выражать свою покорность и свое рабское состояние, опускаясь на колени в присутствии любого из нашего племени и оставаться так, пока тебе не позволят встать. И пока я не решу по-другому, ты будешь рабом, для которого есть только воля хозяина. Ты меня понял?

— Да, мой господин, — глухо промолвил Реми, не поднимая низко опущенной головы, угрюмо глядя как на серые мраморные плитки пола капает его кровь с кровоточащих губ, собираясь в темную, блестящую лужицу. Моррис не пожалел усилий в стремлении вколотить в Реми новые правила покорности. — Я вас понял.

— Ну вот, — удовлетворенно прокаркал скарг, усаживаясь обратно в кресло и неторопливо расправляя складки своего черного плаща. — Ты, начинаешь понимать, как должен вести себя. Я доволен. Уверен, пребывание среди скрогов пойдет тебе на пользу.

Он громко хлопнул в ладоши и в зал вошли два прежних вронга с дубинками.

— Разрешаю тебе встать, — сказал Моррис, изобразив при этом на лице отеческую улыбку. И обращаясь к воронам добавил своим самым веселым тоном. — В яму его, к скрогам. И заковать.

Прежде чем отправить Реми к другим рабам, его отвели в кузницу, где скрог из местных, незаметно усмехаясь в черную окладистую бороду и бросая на него осторожные, любопытные взгляды, сковал ему цепью руки и ноги, а кожаный ошейник заменил на железный с клеймом самого скарга. Это означало, что отныне Реми является личным рабом Морриса и скарг имеет право не только делать с ним все, что захочет, но и лишить его жизни, когда заблагорассудится. К ошейнику крепилась еще одна цепь, которая могла быть использована как поводок, если раб сопровождал своего хозяина, или для других не менее практичных целей. А кроме того, железная табличка на которой надзиравший за рабами ворон выцарапывал особые отметки, если был чем-то недоволен. По ним стража определяла какому наказанию подвергнуть после заката провинившегося невольника, днем ему полагалось трудиться, не отвлекаясь ни на что другое. Табличка Реми быстро заполнялась.

Яма была довольно тесной и глубокой, со стенами из грубого, холодного камня, поверхность которого изобиловала острыми изломами и бугрилась выступами. В этом был особый, воспитательный смысл, который Реми постиг на собственной спине, когда в первую же ночь его приковали к ввинченному в стену кольцу, укоротив цепь на железном ошейнике так, что он не мог ни встать, ни лечь, ни отодвинуться подальше от стены, и был вынужден провести ночь пытаясь хоть как-то устроиться на неровностях камня. К утру его обнаженная спина была покрыта синяками и кровоточащими ссадинами.

Вместе с Реми в яме находилось еще около сорока скрогов, большей частью крепких, здоровых мужчин, вернее некогда крепких и здоровых. Сейчас это были изможденные, со следами страдания на лице люди. После нескольких лет, проведенных в неволе у воронов, моральные и физические силы пленников истощались, они уже не могли работать как прежде, а значит становились бесполезны. Тогда их отправляли либо в клетку к нирлунгам, либо на потеху к вронгам. А вороны отправлялись в людские селения за новой добычей.

Цепи на узниках никогда не снимались, по утрам в яму опускали шаткую деревянную лестницу, по которой рабы, подгоняемые плеткой, выбирались наружу, где, встав на колени, ждали пока их не соединят общей цепью, чтобы бодрой трусцой гнать на работы, в каменоломни, на рудники, копать землю, чистить ров, окружающий крепость, или валить деревья и таскать бревна. Кормили два раза в день: в полдень и вечером, перед тем как отправить в яму. В подставленные рабами ладони кухонный скрог звучно шлепал ложкой из грязного закопченого котла полусырое варево из старых овощей и залежалой крупы, которое готовил тут же на костре. Пить из узкого, деревянного корыта, стоявшего на земле, можно было только с позволения вронга, выполнявшего обязанности надсмотрщика. В день на всех полагалось около ведра воды, что было явно недостаточно при тяжелом, изнурительном труде, поэтому скроги не брезговали лужами, когда могли до них добраться.

На ночь яму закрывали решеткой, которую запирали на замок, а если хотели наказать рабов, то сверху еще и деревянным щитом с плотно подогнанными досками, тогда в яме воцарялась могильная тьма и очень быстро становилось нестерпимо душно.