В крепости Реми отвели в большой каменный сарай, где вороны иногда держали пленных, прежде чем определить их дальнейшую судьбу: обычно тех, кто покрепче отправляли в ямы, чтобы затем использовать как рабов, кого-то могли прикончить сразу, просто за дерзкий взгляд, молодых женщин отделяли и уводили в купальни, где по несколько дней затем шли игрища для взрослых воронов. Тех, кто не пригождался в купальнях ждала тяжелая, черная работа на кухне и в прачечных. Также отдельно содержали тех, с кем можно было позабавиться, устроив представление в клетке. Как правило, это были опытные в военном деле скроги. Их закрывали поодиночке в небольших помещениях с прочными засовами на дверях. В одну из таких клетушек, где не было ничего кроме голых каменных стен, стражи и засунули Реми. Приковав его к кольцу в стене, они вышли, заперли крепкую железную дверь и унесли с собой огарок свечи, погрузив помещение во тьму. Реми был даже рад, что вронги и не подумали оставить ему свет, причинявший нестерпимую, резкую боль глазам, привыкшим к могильной тьме рудников, где царила вечная ночь, и неделю за неделей он проводил в сплошном мраке, вращая вместе с другими рабами тяжелый деревянный барабан механизма, поднимавшего наверх руду или отбивая ее киркой в глубоких штольнях, действуя почти на ощупь.

Оставшись один, Реми встал с колен и подошел к маленькому, не больше двух его ладоней окошку, прорубленному под низким потолком, радуясь, что длины цепи хватает это сделать. Закрыв глаза, он с наслаждением вдыхал холодный, свежий воздух, пил его всей своей душой, истомленной теснотой штолен, где рабы, запертые в каменных норах глубоко под землей, порой едва могли дышать. Потом осторожно открыл глаза и прищурившись с жадностью стал всматриваться в клочок темно-синего, бархатного неба с двумя крохотными звездными блестками, чувствуя томительную тоску по его безбрежному простору. Он так засмотрелся, что когда услышал скрип отворяющейся железной двери, не сразу смог оторваться. Потом обернулся и увидев входящего в клетушку скарга, опустил голову и снова встал на колени, с невольным трепетом ожидая, что тот ему скажет.

Моррис подошел к Реми, на котором кроме цепей были только похожие на лохмотья штаны, и не скрывая удовлетворения, оглядел его. Заметив покрывавшие истощенное, грязное тело рубцы и кровоподтеки, среди которых было немало свежих, довольно ухмыльнулся и произнес:

— Я вижу, что не зря отправил тебя к скрогам. Надеюсь, это краткое время послужило исправлению твоего характера, и ты как следует усвоил все преподанные тебе уроки.

Реми молча склонил в поклоне голову, не поднимая взгляда, его ослепил свет, принесенной скаргом толстой свечи в большом медном подсвечнике, вновь вызвав нестерпимое жжение и резь в глазах. Он знал, что с наступлением утра и восходом солнца, боль усилится и он скорее всего совсем ослепнет на какое-то время, пока воспаленные от напряжения глаза не привыкнут к яркости дня. Но если его хоть немного оставят в покое, он мог бы держать их плотно закрытыми в самые светлые, дневные часы, спрятав под густыми прядями отросших волос.

— Я полагаю ты догадываешься, — заговорил Моррис, закончив осмотр, — зачем я распорядился перевести тебя сюда. Через два дня, вместе с другими ронгонками, вам предстоит пройти обряд, чтобы стать воронами. До тех пор побудешь здесь, чтобы подготовиться. Тебя Реми, не буду скрывать, ждет особая судьба, особое предназначение, которые я для тебя определил. Оковы перед прохождением обряда с тебя снимут, но железное кольцо останется, чтобы ты не забывался. После обряда получишь новое с моим знаком Верховного ворона, которое и будешь носить постоянно, в залог твоей преданности мне и в определении твоего особого статуса, который я тебе милосердно дарую.

Здесь скарг сделал многозначительную паузу и Реми вновь покорно склонил голову в благодарном поклоне, сдержав закипающий в нем гнев, который будил темное пламя. Он уже давно догадался какую особую судьбу предназначил для него Моррис и что ждет его после прохождения обряда. Скаргу никогда не нужен был свободный Реми-ворон, он не для того сохранил ему жизнь. Ему нужен был рабски покорный ему Реми-ворон, которого он бы мог держать на цепи, выпуская лишь для того, чтобы тот исполнял черную волю своего господина. Дальнейшая речь скарга только подтвердила его догадку.

— После обращения, Реми, ты будешь подчиняться мне, как твоему хозяину, и никому больше. И только в моем присутствии ты должен будешь вставать на колени, пока я не разрешу тебе подняться. И тебе также следует хранить молчание, пока я не распоряжусь по-другому. Ты все понял?

Реми кивнул. Глаза скарга полыхнули алчным, тусклым пламенем, он растянул в хищной ухмылке тонкие синеватые губы, обнажив острые волчьи клыки и произнес с наигранным добродушием:

— Если у тебя есть какое-нибудь желание или ты хочешь поблагодарить меня, твоего господина, за оказанную милость, можешь сказать. Я разрешаю. Только будь краток.

Реми открыл рот и сначала не смог произнести ни звука. За прошедшие месяцы он едва ли сказал вслух более десяти слов, и гортань его также отвыкла от речи, как глаза от света. Он с горечью подумал, что скарг постарался лишить его даже этого. Наконец, сделав болезненное усилие, он смог заговорить, не сразу овладев голосом, который с непривычки показался ему чужим и нестерпимо хриплым.

— Я недостоин милостей моего господина, — смиренно проговорил Реми, не поднимая, склоненной в поклоне головы. — Но прошу позволить мне перед прохождением обряда омыть свое тело водой, чтобы, очистившись от грязи прошлого, приступить к таинству обращения.

Скарг подозрительно уставился на коленопреклонного юношу, чье лицо скрывали длинные черные волосы с белой сияющей прядью.

— Это все чего ты хочешь? — с сомнением спросил он, несколько удивленный странной просьбой.

— Да, мой господин, — ответил Реми, сердце у него в ожидании ответа стучало быстро и тревожно.

Моррис надолго замер в раздумье, размышляя, что могло скрываться за этой на первый взгляд невинной просьбой, потом вкрадчиво произнес:

— Посмотри на меня, Реми.

— Я не смею, мой господин, — ответил он.

Тогда скарг приподнял за подбородок его голову, вынудив откинуть волосы. И приблизив к нему горящую свечу, внимательно, с пристрастием всмотрелся в его серое, изможденное лицо, с воспаленными, красными веками. Реми невольно зажмурился. От яркого пламени свечи глаза заломило болью, из-под сомкнутых ресниц потекли ручейки слез, оставляя в каменной пыли, въевшейся в кожу, светлую дорожку. Несмотря на мучения, которые причинял ему свет, Реми немного приоткрыл глаза, сохраняя на лице выражение обреченной покорности. Наконец, удовлетворившись осмотром, скарг проронил:

— Хорошо, я окажу тебе милость. Перед прохождением обряда ты получишь такую возможность. Ты сказал, что хотел, теперь вновь держи рот закрытым. И запомни как следует, на колени ты должен вставать сразу, как заслышишь мои шаги, а не когда уже видишь меня. Ты понял? А чтобы ты лучше усвоил новое правило, я разрешаю тебя подняться только, когда эта свеча догорит до конца. Крат проследит за тобой.

Моррис поставил свечу напротив Реми и вышел, отдав распоряжение стоявшему у двери ворону, вооруженному тяжелой, длинной дубинкой. Свеча погасла лишь через несколько часов, когда утро было уже в разгаре и солнечные лучи, пробившись в маленькое окошко принялись выжигать ему глаза сквозь плотно зажмуренные веки. Тогда Реми опустился на пол, забившись в самый темный угол и отвернувшись к стене, уснул.

К удивлению Реми, скарг сдержал обещание, и когда истекли два дня, которые узник провел взаперти, постепенно привыкая вновь смотреть на мир широко открытыми глазами, ранним утром его отвели к колодцу, где сняли оковы и под бдительным надзором стража, не выпускавшего из рук цепь от железного ошейника, ему позволили вымыться. Он сделал это с давно забытым наслаждением, смывая с себя грязь рудников, пот и кровь, очищая тело от нечистоты и мрака прошедших в рабстве месяцев, готовя его к предстоящему испытанию. Вода всегда давала ему силы, омывала своей чистотой и прохладой его душу, укрепляла и вселяла надежду, помогала хранить воспоминания о белоснежных ледниках и сияющей снежной вершине Одинокой горы, его колыбели. Она оживила в его памяти светлый образ матери и укрепила в намерении идти до конца, чтобы вырваться из цепкой, удушающий хватки воронов. И был только один путь на свободу, страшный, темный, узкий и опасный, как лезвие ножа, и лежал он через Обряд обращения в ворона.