— Реми, милый! — Эйфория подняла голову, заглянула ему в лицо, скрытое тенью, и нежно погладила по щеке. На глазах ее заблестели слезы. Он улыбнулся ей немного смущенно и сказал:

— Я никому никогда не рассказывал об этом. И, наверное, зря начал говорить сейчас… Прости, что расстроил тебя. Не надо, не плачь! Все уже хорошо, Эйфория. Давай поговорим о чем-нибудь другом, более веселом.

Но она помотала головой, закусив губу, и некоторое время сидела молча, спрятав лицо у него на груди и крепко обхватив руками. Потом попросила:

— Нет-нет, пожалуйста, продолжай. Ты можешь рассказать мне все-все про себя. Я выдержу. Я просто очень боюсь потерять тебя, Реми, и мне больно от мысли, что могло с тобой случиться. И мне так жаль, что я не могла в это время быть с тобой, чтобы хоть немного облегчить твои муки.

Он погладил ее по волосам, перебирая пальцами мягкие, шелковистые пряди, поцеловал в чистый, высокий лоб, осушил горячими поцелуями слезы на ее глазах и продолжил:

— После того, как очнулся, я пробыл у ней недолго. Через несколько дней в дом к знахарке заглянул старый мельник, чтобы взять трав для своей заболевшей горячкой дочери и увидел, что я еще жив. И он понял, что я из черного племени. Он посчитал, что я заодно с ними и обязательно принесу несчастье в их деревню. Поэтому, получив травы и не сказав мне ни слова, он ушел, собрал людей, и они решили, что лучше мне исчезнуть совсем. Например, в какой-нибудь болотной топи или бездонном Щучьем омуте, что был как раз недалеко от того места, где речка вращала колесо его мельницы. Они спорили как лучше от меня избавиться, так чтобы не осталось следов, и чтобы никто не узнал, потому что думали, что меня могут искать свои. И пока они спорили, знахарка помогла мне выбраться из дома и указала на тропу, что вела обратно к Вороньему краю, где я мог, по ее мнению, укрыться и возможно получить помощь. Идти мне все равно особо было некуда, поэтому я не стал с ней спорить. Ведь, где бы я не появился, люди продолжали считать меня вестником беды, приносящем горе и несчастья. Я был для них изгоем.

— Люди бывают слишком суеверны и полны предрассудков, — сказала Эйфория серьезно и грустно, тяжело вздохнув. Она взяла его руку в свои ладони и погладила. — Но скажи, Реми, почему и те, кто из черного племени, тоже называют тебя изгоем? Хотя и видят в тебе ворона, своего соплеменника.

— На языке воронов Реми — значит одиночка или по-другому изгой, — спокойно объяснил он.

— О! — с недоумением произнесла Эйфория. — Но отчего твои родители так странно назвали тебя? Разве они тебя не любили?

— Напротив, очень любили. — Он улыбнулся своим воспоминаниям. — На самом деле, полностью мое имя звучит как Реминнер, что значит — Одинокая гора. Это место, где я родился и где стоял наш дом. А мою мать звали Неррелинга — сияющая горная вершина или снежный пик. Ты первая, Эйфи, с кем я говорю об этом с тех пор, как остался один.

— Ты больше не один, Реми. Как бы я хотела никогда не расставаться с тобой! Но, пожалуйста, продолжай.

— Хорошо, слушай. Осталось совсем немного, — сказал он, счастливо улыбаясь. — Я не думал, что смогу долго протянуть и решил напоследок побывать там, где всегда мечтал очутиться, чтобы хоть раз посмотреть на что-нибудь поистине прекрасное. Если мне, конечно, повезет и я сумею добраться до здешних мест…

…Встревоженные мьюми встретили его у Заповедной рощи, которую он, к их огромному удивлению, миновал беспрепятственно, казалось, чары древесных стражей не имеют над ним власти.

— Кто ты и что тебе нужно? — сурово спросила его Королева Юта с изумлением и непонятным смущением рассматривая странного чужака, едва стоящего на ногах, в окровавленных лохмотьях, истощенного и грязного. Он был слишком похож на одного из ненавистного, черного племени и пришел с той стороны, но взгляд его был прям и ясен, а лицо светилось благородством, чистотой помыслов и какой-то необыкновенной красотой, чего за воронами никогда не наблюдалось. — И как ты прошел через стражей озера?

— Я не знаю, — кротко ответил Реми после того, как назвал себя. — Я просто шел по тропе от границы Вороньего края. Прости великодушно, если по незнанию, я совершил какую-то ошибку.

— Если ты пришел за живыми камнями или помощью, уходи, — ее голос по-прежнему звучал сурово и решительно, но под пристальным, серьезным взглядом незнакомца, сердце Юты все больше охватывало неведомое ей раньше волнение, заставляя драгоценную голубую кровь мьюми быстрее бежать по жилам. Он опустился перед ней на колени и сказал, все также прямо глядя ей в глаза:

— Мне ничего не нужно от тебя, прекрасная Королева. Позволь только хоть малое время побыть в твоем благодатном краю и посмотреть на его добрые чудеса. Потом я уйду и больше никогда не потревожу тебя и твой благословенный народ.

— Ты умираешь, незнакомец, но все равно сохраняешь учтивость, — сказала смягчившимся голосом Юта после недолгого раздумья. — Мне это нравится. Я разрешаю тебе остаться до полуночи. Потом уходи.

Он склонил в поклоне голову и горячо поблагодарил Королеву, не сдержав слез радости. Один из мьюми, веселый, стройный Лорис, чья душа была подобна звонкой утренней песне, отвел его на берег озера, где Реми мог смыть с себя кровь и усталость. После чего его глубокие, воспаленные раны вновь перевязали чистым полотном, а самого одели в новую, светлую рубаху и штаны из плотной серой ткани, мягкой и шелковистой. Они поддержали его силы вином и фруктами, белым, душистым хлебом. И, так как солнце уже клонилось к закату, оставили Реми в покое, позволив бродить по берегу Зачарованного озера, впрочем, приглядывая за чужаком в несколько глаз.

Когда небо над озером густо усеяли звезды и начал всходить над кронами деревьев молодой месяц, а птица полуночи спела свою прощальную песнь, Реми до этого неподвижно сидевший на прибрежном песке, тяжело поднялся и, низко поклонившись стоявшим в отдалении мьюми, пустился в обратный путь. Лицо его было спокойным, но в глубине глаз таилась печаль. Он вновь прошел свободно через рощу лесных стражей, что-то шептавших ему вкрадчиво и призывно, потом обернулся и приветливо помахал им рукой:

— Прощайте, удивительные, волшебные деревья, — сказал он негромко. — Берегите хорошенько эту чудесную землю и ее добрых обитателей.

Потом двинулся дальше медленным, усталым шагом, едва угадывая в густой, ночной тьме светлую нить тропинки. Он шел всю ночь, превозмогая слабость и боль в израненном теле, а когда забрезжил рассвет, с тоской и стесненным сердцем увидел перед собой мрачные скалы ущелья, за которым лежал край Воронов. Там, где-нибудь посреди каменных глыб перевала, ему предстояло найти свой скорый конец. Реми тяжело вздохнул, не решаясь обернуться назад, чтобы не ослабеть духом и приготовился пересечь границу края.

— Постой! — услышал он позади себя уверенный, властный голос и, повернувшись, увидел стоящую поодаль, на тропе, Королеву мьюми в серебристом дорожном плаще. На ее бледно-золотых волосах лежал нежный розовый отблеск набирающей силу зари.

— Ты не обманул меня и выполнил свое обещание. Ты был честен, хотя и понимал, что это будет стоить тебе жизни. Я хочу узнать тебя получше. Мне кажется, что ты почему-то важен для нас, поэтому я помогу тебе. Ты можешь вернуться. Вот возьми, выпей этот медовый настой, он придаст тебе сил…

… Реми прожил у мьюми год, а потом, охваченный необъяснимой тоской и беспокойством, ушел к людям. Прощаясь Королева даровала ему разрешение приходить в Благословенный край в любое время, и он часто пользовался этой милостью, храня в душе благодарное, признательное чувство к своей прекрасной покровительнице.

Утро осветило рощицу серебристых льигонтов на холме, заиграло солнечными бликами на густой листве, что трепетала под порывами свежего ветра с озера. Реми и Эйфория утомленные долгой ночной прогулкой, разговорами и пылкими поцелуями, крепко спали в объятиях друг друга под приютившем их деревом, не видные со стороны в пышной, высокой траве. Медно-золотые волосы девушки разметались по груди юноши, почти скрыв ее под своим сияющим покрывалом. Им снились счастливые сны, они улыбались спокойно и радостно. А когда проснулись, отдохнувшие и бодрые, день уже клонился к вечеру.