Работой Реми, помимо походов за живыми камнями, была переписка старых книг городской управы, которые пострадали от случившегося весной прошлого года наводнения. Подвал хранилища, где содержался административный архив, тогда изрядно подтопило грунтовыми водами и книжные фолианты, хранящие многовековую историю города, отсырели и покоробились. У Реми был красивый, разборчивый почерк и твердая рука. Оплачивалась эта работа не так, чтобы хорошо, тем более, что Реми как чужаку можно было платить существенно меньше, чем обычному переписчику, и городская управа не преминула этим воспользоваться. Выручало Реми то, что потребности и запросы у него были довольно скромными. Однако много средств уходило на книги и чернила, поэтому время от времени он нанимался к окрестным фермерам, чтобы подзаработать.

Закрыв дверь, Реми вернулся к столу и принялся за дело. Разбирая поплывшие строчки, вспоминал недавнее чаепитие и едва заметно улыбался. Часа через три, он дописал последнее слово в очередном томе, завернул его в бумагу и уложил в прочную холщовую сумку вместе с испорченным экземпляром, чтобы отнести и сдать в городскую управу, где секретарь долго и придирчиво осматривал его работу, с недовольным, брезгливым видом пролистывал страницы, выискивая помарки, кляксы и грязь, пока Реми стоял у двери в ожидании оплаты. Но Реми делал свою работу безупречно, она ему нравилась.

Нравилось выводить ровные аккуратные строчки, заполняя лист за листом витиеватыми описаниями давно минувших событий различной степени важности: от нашествия на город полчищ серых крыс в год, когда пожар уничтожил деревянное здание городского театра, до рождения у сорок седьмого по счету губернатора наследника с заячьей губой, что вызвало брожение среди горожан и чуть не стало причиной бунта. Подобный дефект считался среди добропорядочных граждан верным признаком особой испорченности родителей младенца. Возможно, они были недалеки от истины, но так как губернатор имел влияние и деньги, много денег, горожанам пришлось пересмотреть свое мнение. Немалое содействие в том оказали местные стражи порядка. Хотя через год, семье сапожника все же пришлось покинуть город, когда у них родился мальчик с лишним пальчиком на руке.

Наконец, просмотрев весь фолиант и не найдя к чему придраться, секретарь нехотя отсчитывал из пухлого кожаного кошеля, где хранились средства общественного фонда города, несколько монет и добавив к ним небольшую бумажную купюру, с тяжелым вздохом делал Реми знак, что он может приблизиться и забрать деньги. Затем Реми шел в подвал, где ему выдавали новый подмоченный том городской летописи и тщательно пересчитанные листы плотной чистой бумаги, в новом твердом переплете из свиной кожи…

…Закончив работу и уложив книги, он надел свежую рубашку, причесал встрепанные вихры, перекинул через плечо сумку, и, открыв входную дверь, чуть не споткнулся об Эйфи с удобством расположившуюся на старом крыльце с книжкой в руках. Потрясенный Реми уставился на нее, не веря своим глазам и не в силах вымолвить ни слова. Потом, наконец, произнес обескуражено:

— Что вы тут делаете?

— Сижу, как видите, — любезным голосом ответила Эйфория, поднимая на него невинный взгляд.

— Вы что все это время просидели здесь? Зачем?

Эйфи снова безмятежно улыбнулась:

— Вы возьмете меня в поход за живыми камнями?

Реми сердито нахмурился и сказал нетерпеливо:

— Послушайте, милая девушка…

— Меня зовут Эйфория, — подсказала она.

— Да, я помню! Вы совершенно напрасно тратите свое время, я уже сказал вам вполне определенно, чтобы вы забыли об этом.

— Но я тоже сказала вам вполне определенно, что не отстану.

Она сделала умоляющее лицо, глядя на него снизу вверх:

— Ну, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, я не буду вам обузой! Я сделаю все что вы скажете, в пределах разумного! Пожалуйста, возьмите меня с собой! Я очень-очень хочу это увидеть! Я вам заплачу, у меня есть деньги!

Вместо ответа он взял ее за руку и потащил за собой к калитке. Эйфи не сопротивлялась, только крепче прижала к себе книжку, которую так и не успела убрать в рюкзак, болтавшийся у нее за плечами. Выйдя за калитку, он двинулся дальше по направлению к городу, крепко сжимая ее запястье. Ей приходилось почти вприпрыжку бежать за ним, так стремительно он шел. Дойдя до перекрестка, Реми отпустил ее руку и произнес отрывисто:

— Всего доброго.

— И вам приятного дня!

Эйфория не переставала улыбаться ему, этот чужак нравился ей все больше и больше. И даже цель похода — живые камни отступили на второй план, у нее было чувство, что она уже нашла свой волшебный живой талисман, и совершенно неважно было куда идти вместе с ним и зачем, только бы смотреть в эти удивительные темные глаза, видеть эту милую, чуть застенчивую улыбку на его лице, слышать чистый, проникающий до самого сердца, голос. Реми еще несколько секунд пристально и строго глядел на нее, затем развернулся и, не оглядываясь, ушел. Эйфи смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом, потом, мечтательно улыбаясь, отправилась в ближайшую бакалейную лавку запастись на вечер едой, а оттуда бодрой, радостной походкой поспешила обратно к дому Реми.

Несколько следующих дней она осаждала его крыльцо с невиданным им доселе упорством. Он предпринял немало попыток отговорить ее от безумной, с его точки зрения, затеи, отводил за руку подальше от дома и строго отчитывал, грозил вызвать стражей, сообщить ее родителям, хоть и не знал, где их искать, Эйфи ни за что не хотела признаваться, где живет. Когда все эти меры не возымели успеха, он попытался игнорировать ее присутствие на крыльце своего дома. Однако, сделать это было непросто, потому что Эйфория начала петь, большей частью грустные, жалобные песни, в которых девушки оплакивали свою судьбу, не дающую им следовать вместе с любимым к светлому, безоблачному счастью. Пела она громко и хорошо, ее звонкий голос разносился далеко окрест, летел над пшеничным полем, возносился ввысь к самому синему небу, проникал сквозь стены дома и терзал его сердце и слух. Временами он ловил себя на том, что, заслушавшись, забывал о работе и начинал мечтать о чем-то несбыточном. Тогда Реми вставал, выходил на крыльцо и просил:

— Я вас умоляю, милая девушка, идите домой, если он у вас есть! Я все равно вас никуда не возьму.

В ответ раздавалось неизменное:

— Меня зовут Эйфи, и я прошу вас взять меня в поход за живыми камнями. Пожалуйста!

Он восклицал с досадой:

— Это просто невозможно!

И уходил, громко хлопая дверью, так что цветные стеклышки в ней еще долго возмущенно дребезжали. Было не совсем ясно, что он имеет в виду под этими словами: невозможно исполнить ее маленькую просьбу, невозможно больше слушать о страданиях юных девиц, невозможно видеть одну такую страдающую юную девицу на своем крыльце, невозможно больше сопротивляться упорству этой юной девицы, или все это вместе. Эйфи этого пока не знала, поэтому кротко и терпеливо вздыхала и принималась выводить следующий куплет.

Все закончилось одним хмурым утром, Эйфория привычно расположилась на крыльце, достала из рюкзачка бутерброд, бутылочку с соком и принялась завтракать. Она видела до этого, как Реми мелькнул в окне, и приветливо помахала ему рукой, он страдальчески поморщился при виде девушки и скрылся в глубине дома. Прошло около часа, Эйфория увлеченно читала, рассчитывая чуть позже выманить Реми на крыльцо пением, как вдруг на страницу упала влажная клякса, затем еще и еще одна, начинался дождь. Она подняла голову и посмотрела на затянутое тучами небо.

— Только бы не гроза! Только бы не гроза! — зашептала Эйфи испуганно, сжав кулачки на удачу. Она оглянулась на дверь, в доме было тихо, очевидно, Реми работал. Она иногда наблюдала за ним через окно, когда он сидел в своей комнате и писал. Тогда она забиралась с ногами на подоконник и, опустив на колени голову, смотрела на него, вела себя очень тихо, как мышка. И Реми, хоть и косился на непрошенную гостью, никак не возражал против ее присутствия, только иногда удрученно вздыхал.