В полной тишине она судорожно вздохнула и заговорила снова:

— Ту ночь мы провели вместе. Мы стали любовниками.

Она встала и снова подошла к барному столику. Налила новую порцию спиртного и залпом выпила.

— Так прошел год, и Давил все узнал. Он сказал, если я уйду, то сыновей больше не увижу, — продолжила герцогиня и договорила, но уже шепотом: — Я ушла.

Я смотрела на женщину, которая выбрала то, от чего отказалась я. С каждым сказанным словом она теряла мое уважение. Но я не понимала, что меня больше раздражает: ее поступки или моя подлая зависть ее решимости. Она выбрала тот путь, от которого я пытаюсь уйти как можно дальше. Однако почти брежу желанием ступить на эту тропу, хотя бы одной ногой.

— Давид рассказал все детям и запретил мне приближаться к ним, — говорила разбитая Ньевес, стоя к нам спиной. — Обретя любовь для своего сердца, я потеряла любовь своих детей. Тогда-то я и поняла всю ценность того, что утратила. Ушла от любовника и стала молить мужа о прощении. Но Давид был неприступен. Я его понимала, ведь его сразу предали два близких человека, — герцогиня сжала кулаки и шумно выдохнула. — Он вызвал друга на дуэль и застрелил его в такую же пятницу семнадцать лет назад. Латти ахнула и зажала рот рукой.

Ньевес обернулась и взглянула на каждую из нас по очереди. Гордая женщина оказалась грешницей и с достоинством признавалась в этом.

— Современные традиции дворян не утратили жестокость своих предков! — горькая усмешка растянула ее губы.

— Расследования не было. Дуэлянты писали предсмертную записку, якобы это их решение покончить с жизнью. Потом обменивались револьверами и стрелялись, — тихая слеза снова скатилась, но уже по другой щеке герцогини.

— Так умер мой любимый. А вместе с ним погибла часть меня. Давид позволил мне вернуться, но так и не простил. Как и Себастьян. Он всегда был сыном своего отца. С тех пор он ни разу не обнял меня и не назвал «мамой».

Она вытерла новые слезы салфеткой и вздохнула:

— Виктор мягче и чувствительней. Через пару лет он снова был со мной нежен. Но только он.

— О, Ньевес! — всхлипнула Латти и, вскочив на ноги, обняла ее. — Как же вас долго мучает это! Вы не заслужили такого!

Я опустила глаза. Для меня все встало на свои места. Теперь я понимала страх и нежелание Себастьяна любить. Он не простил свою мать и подсознательно боялся, что ему придется пережить то же, что и его отцу.

— Зоя? — окликнула меня герцогиня. — Ты осуждаешь меня.

Она утверждала, а не спрашивала. Я молчала и уловила удивленный взгляд Златы.

— Я не вправе осуждать чьи-то поступки, кроме своих, — наконец выдала я. — Но, увы, одобрить вас я тоже не в силах.

— Понимаю, — кивнула герцогиня. — Я получила только то, что заслужила, и расплачиваюсь за это до сих пор.

Она облизала губы, опустила глаза и через мгновение, снова посмотрев на меня, договорила:

— Я неуемно жалею лишь об одном — за мои грехи приходится расплачиваться и моим детям.

На удивление теплый и по-летнему солнечный октябрь. Дождливый сентябрь ушел в прошлое, а компанию ему составила прежняя я.

Моя жизненная река текла в простом русле. Я погрузилась в учебу и творчество, словно в живительный источник, дававший мне силы. Ходила на вечеринки с Ксавьером, который знакомил меня с влиятельными друзьями. Парень оказался прав: история про нападение получила огласку и сделала рекламу моей выставке. Меня так и называли «Девочка, которую спас Эскалант».

Прошло две недели с того момента, как я призналась о своих чувствах Себастьяну. Порой я видела его, когда он навещал родителей, но трусливо избегала встреч с ним.

Наши взгляды встречались, а губы соприкасались только во сне. Тут я бессильна. Как и в своих работах. Я продолжала его рисовать. Увы, вопреки укорам разума, я страшилась даже мысли, что могу перестать касаться золотистого мелка пастели, изображая безупречный блеск его глаз или глубокий ягодный цвет, рисуя чувственное очертание его губ.

Да, да, я знаю, что так говорить нельзя! Люди, которые не могут видеть, читают пальцами. Те, кто не может ходить, бегают на протезах, а неслышащие создают музыку.

А я — слабая и глупая — не могу забыть совершенного мужчину, которого люблю.

Не могу. И все.

***

— Ты приглашена на презентацию Эмпе? — вскинул брови Ксавьер, сидя напротив меня в кофейне после лекций в школе «Ллотия».

— Да, — насторожилась я и поставила чашку с земляничным чаем обратно на блюдце. — Что-то не так?

Ксавьер клацнул языком:

— Ну, он не просто так приглашает симпатичных девушек. Да и слава у него профессора, который спит со студентками.

— Знаешь, — усмехнулась я. — У меня, как ни странно, есть опыт общения с подобными мужчинами.

Я поднялась из-за стола, пряча альбом в сумку:

— Мне пора. Очень много работы.

— Я подвезу тебя, — тоже встал он. — Кстати, завтра будут готовы пригласительные на твою выставку. Думаю, на ежегодной охоте у Эскалантов и начнем их распространять.

У меня екнуло сердце. И так было каждый раз, когда я слышала об этом событии.

— Серьезно? На охоте? — уже сидя в его автомобиле, я скептически изогнула бровь. — Я не собиралась идти туда.

— Что?! — охнул тот. — Это событие года! Там будут все-е-е! И твое присутствие необходимо. Ты должна быть там если не ради своего удовольствия, то хотя бы ради своей мечты… ну, и моего удовольствия!

— Ксав! — устало, одернула я.

Он рассмеялся.

— Ну хорошо! Ради своего творчества и мечты о признании! — подмигнул он мне и лукаво улыбнулся. — Так пойдет?

— Непременно! — вяло согласилась я.

***

Я стояла перед офисом Себастьяна Эскаланта и никак не могла решиться сделать шаг ко входу внушительного бизнес-центра. Рука, трясущаяся от волнения, сжимала пригласительный на выставку моих работ. Я провела бессонную ночь, безрезультатно отсидела все лекции и примчалась сюда. Я точно не знала, на что рассчитывала. Вернее, знала, но боялась получить в ответ его холодность и безразличие. С его женитьбой покончено шестнадцать дней назад. Мой разум отказывался понимать действия мужчины, который недавно шептал мне: «Если бы я мог, то дал бы тебе все, что у меня есть…», а теперь активно избегал меня.

Разве мог так целовать безразличный человек? Разве мог так говорить бесчувственный человек? Разве мог так смотреть равнодушный человек?!

Я пришла сюда за ответами. Догадки и неуверенность разрушают внутренний мир. Ненавижу их с детства. Я обрету либо счастье, либо первоклассное унижение. И то, и другое будет лекарством для меня от одноименной любви и болезни.

Массивные двери медленно вращались, приглашая меня в громадное двадцатиэтажное здание из стали, бетона и стекла.

Обитель Себастьяна Эскаланта. Здесь проходила большая часть его сложной жизни. Я внимательно рассматривала все, что меня окружало, впитывая новые образы: клерков в деловых костюмах, которые спешили к лифту на один из четырех бесконечных эскалаторов или искали уединения на свежем октябрьском воздухе; зеркальный потолок, стены и пол, которые неустанно натирали работники техотдела; строгих охранников в униформе и с одинаковыми стрижками в стиле «бокс», которые деловито следили за безопасностью.

Девушка-секретарь приветливо улыбнулась, когда я показала ей свой пропуск, который мне выдали на первом этаже. Она пригласила меня расположиться на огромном кожаном диване, чтобы подождать, пока сеньор Эскалант освободится, и предложила что-нибудь выпить.

Отказавшись от угощения, я улыбнулась ей в ответ и стала ждать.

Офис Себастьяна на самом верхнем этаже небоскреба. Роскошный интерьер в стиле неоклассики дополнялся нотами современной техники.

Разглядывая обстановку, я так увлеклась, что почти забыла, зачем я здесь. Как вдруг услышала голос, который круче дефибриллятора оживил мое сердце.

— Да, отец, я о ней и говорю, — приближаясь ко мне, голос зазвучал громче. — Что там с наследством?