— Зумейда! — Вскричал Яромир, подскочив с кресла с такой яростью, что оно с грохотом опрокинулось на пол. — Это прямой шантаж! Ты поклялась в верности Рамалану!

— В первую очередь, я поклялась в верности своему ковену! Что ты хочешь от нас? Использовать нашу силу, победить и истребить до конца? Сардаган не должен выживать, он должен процветать! — Зумейда гневно сжала кулаки и окинула презрительным взглядом всех собравшихся. — Трусы! Неужели ваш страх перед ведьмами победит доводы разума? Мне кажется, на протяжении сотен веков мы доказывали простым смертным, что не опасны! И расплачивались за это тысячами жизней беззащитных детей!

— Это вы не опасны? — взревел Север, тоже поднявшись с кресла. — Скажите это тем двум стражникам, что были покалечены не более часа назад вашей преемницей! Скажите это тысячам людей, которые имели неосторожность обратиться к ведьмам за помощью, а за это нашли смерть! Скажите это моей матери, которой одна из вас внушила, что является любовницей отца и заставила ее покончить с собой!

Молодого мужчину трясло от гнева и ненависти, и он просто выплевывал слова в лица двух ведьм. И если Зумейда, слушая его речь, только яростно щурилась, то Трилуна все больше и больше поникала, чувствуя себя раздавленной и недостойной. Недостойной его хорошего отношения, недостойной его доброго взгляда, недостойной даже испытывать к нему прекрасное чувство любви. Она бы тоже ненавидела тех, кто отнял у нее маму. Семья — это то, что было бесценно, это то, чем стоило дорожить. И убийцы бы жестоко платили за свое деяние, уж она бы постаралась…

— Мы такие же, как и обычные смертные, принц! Среди нас есть хорошие, и есть плохие! Но нельзя по нескольким ведьмам ошибочно судить обо всех остальных!

— Где гарантия, что не родиться такая, что с легкостью, лишь взмахом руки, сможет изувечить людей? — теперь Северин прожигал ненавидящим взглядом Трилуну и девушка, посмотрев в его перекошенное злобой лицо, поняла, что он говорит о ней. Глаза наполнились слезами и, с трудом проглотив ком в горле, она хрипло произнесла:

— Нет гарантий. Я очень виновата перед стражниками, — слезы заструились из глаз, омывая нежные щеки и Север, глядя в эти полные раскаяния озера понял, что тонет, что теряет себя, ведомый лишь единственным желанием, защитить и утешить эту маленькую ведьму, приласкать и прижать к себе, чтобы ни одна ее слезинка больше не пролилась. Чтобы в этих огромных добрых глазах сияло лишь счастье. Воин со стоном отчаяния схватился за голову и рухнул в кресло. Это было выше его сил. Он и ненавидел и любил одновременно. И душа сейчас разрывалась на части от необходимости выбора.

— Если бы Трилуна с рождения была направлена в Сардаган, то уже к десяти годам могла бы контролировать свою силу и подобного инцидента не произошло. Это же касается и остальных детей. В стенах ковена мы будем учить их почитать и любить Рамалан, относиться с уважением к людям. Дальнейший спор считаю неуместным, Яромир. Нам всем надо успокоиться. У тебя есть время подумать до завтрашнего утра. К этому моменту у нас будут результаты проникновения в сознание пленницы, а у тебя ответ на мое предложение.

Зумейда гордо вышла из-за стола и помогла подняться Трилуне, которая из-за охватившего ее отчаяния даже не могла пошевелиться.

— Надеюсь, Яромир, ты примешь верное решение!

Ведьмы удалились из зала совета так же, как и пришли — в полной тишине.

Леонесса тихо всхлипывала, уронив голову на колени. Сгущающиеся сумерки окутывали ее хрупкое тело, словно желая утешить, но ее горю уже ничего не могло помочь. Рабыня… Это слово постыдным клеймом выжглось в сознании, заставляя чувствовать себя жалкой трусихой. Ее отец никогда бы не позволил так с собой обращаться, а она, немея от ужаса, послушно выполняла все немыслимые поручения этого колдуна. Даже покончить с собой у нее не хватало смелости, хотя, еще несколько дней таких испытаний и, наверное, она решится. Неоткуда ждать спасения. Чуда не свершится, ведь вытащить ее из вражеского лагеря никому не под силу. Оставалось только молиться, чтобы хоть у Трилуны все сложилось благополучно, и она вырвалась из лап Голгана и добралась до Сардагана. Ее подруга сильная и смелая, обладает нешуточными магическими способностями и обязательно постоит за себя. Не то, что она. Жалкая и никчемная. Рабыня… Тихие всхлипы переросли в безудержное рыдание. И плевать было, что ее в таком виде застанет колдун и будет только презрительно смеяться. Хуже все равно быть уже не могло.

Час назад она закончила купать этого ненавистного Нуриэля, после чего он оставил ее в одиночестве. Пришлось, сдерживая отвращение, тереть его спину мочалкой и мыть длинные белоснежные волосы. Она стала багровой от смущения, когда он, не стесняясь своей наготы, поднялся перед ней из деревянной лохани и приказал вытереть его насухо. Только чудо позволило ей не лишиться чувств, пока она исполняла его распоряжение и ловила на себе насмешливый холодный взгляд. Ее пальцы скользили по его мокрому твердому телу, такому горячему в отличие от ледяных синих глаз, и чувствовали исходящую от него силу и энергетическую вибрацию, что до сих пор подушечки слегка покалывали. А как было унизительно, стоя на коленях вытирать его ноги! Это чувство бессильной ярости, смешанной с животным страхом, она не забудет никогда в жизни.

Девушка, поморщившись от боли, пошевелила закованной ногой, так как от цепи нежная кожа натерлась до волдырей. Что ж, надо привыкать. Этот символ ее позора до конца жизни останется на ее теле. Если только колдуны не проиграют в сражении ведьмам. Если только… Это была призрачная надежда, но даже она помогла немного успокоиться и взять себя в руки. Надо всего лишь набраться терпения и сил.

Полог шатра откинулся и в него вплыл Нуриэль. Щелкнув пальцами, он создал в руке огонь и дунул на него. Пламя тихо проплыло мимо пораженной Леонессы и опустилось у ее ног, не обжигая, а только освещая пространство.

— Как… вы можете подчинять огонь? — она подняла на колдуна удивленный взгляд, совершенно забыв о том, что только минуту назад предавалась безысходному отчаянию.

Нуриэль подошел к девушке и, откинув за спину белоснежные пряди, сел возле нее на корточки. Длинные пальцы нежно обхватили ее подбородок и заставили поднять голову выше. Леонессе показалось, что они опалили кожу, заставив шумно выдохнуть.

— Могу, как видишь. Ты плакала, смертная?

Ей показалось, или в его голосе послышались нотки жалости?

— Да, — блестящие голубые глаза и припухшие покрасневшие веки все равно бы выдали ее, так что не было смысла врать. Пусть надсмехается над ней, если хочет. Ей все равно.

— А ты очень красивая, когда плачешь, — выдохнул он ей в губы, склоняясь к самому лицу. Леонесса даже боялась пошевелиться, глядя на своего мучителя расширившимися от страха глазами. А она думала, что хуже быть не может. Как же она ошибалась!

— Боишься? — колдун растянул рот в хищной улыбке и провел пальцем по губам девушки, заставив ее отшатнуться в сторону. — Тем лучше для тебя!

Он быстро поднялся и швырнул ей сверток с одеждой, которую принес с собой.

— Одень!

— Это? — прошептала Леонесса, в ужасе разглядывая тонкие полупрозрачные голубые шаровары с широким, расшитым золотыми вензелями поясом и короткую черную жилетку с таким же узором, застегивающуюся на две крохотные пуговки. — Вы, издеваетесь?

В ответ ей была насмешливая ухмылка.

— Приступай. Такое у нас носят все рабыни. — Нуриэль откинулся на подушки, скинув предварительно свое длинное одеяние и оставшись в одних кожаных брюках.

Девушка, увидев полуобнаженного мужчину, резко отвернулась, нервно сглотнув. Перед глазами все еще стояло его накаченное поджарое тело, в котором скрывалась немыслимая мощь, и раскинувшиеся по плечам, словно первый снег, волосы, которые она собственноручно вымыла сама всего около часа назад. В отчаянии застонав, она уронила голову на руки, борясь с подступающими слезами. Он требовал раздеться перед ним… Надо быть полной дурой, чтобы не понять, какую роль определил для нее этот колдун. Такого позора она точно не переживет! Ни один достойный мужчина на ней не женится, если она будет порченным товаром. А что она им будет, сомнений не возникало. Стоило только посмотреть в жуткие синие глаза, блуждающие по ее телу и горящие диким первобытным желанием.