Пошатываясь, она встала с сиденья. Все перед глазами застилала красная пелена.
– …Или к-кто-нибудь из мертвых. Как… б-бороться с призраком?
По животу резанула боль, и Ридра отшатнулась, как от удара. Вместе с болью пришел страх. Под поверхностью его лица шевелились эмоции, но даже их она сейчас не могла разобрать.
– …Убить… уб-бить… нас! – прошептала она. —
…Ч-чем-то убить… чтобы никакого т-ты и никакого я…
Она на это решилась, чтобы убежать от боли, которая означала опасность, и от опасности, которая означала молчание. Он же сам сказал: «Если тебе будет угрожать опасность… заглядывай в мой мозг, смотри, что там есть, бери все, что нужно».
В мозгу вспыхнула картинка без слов. Однажды они с Мюэлсом и Фобо были в баре на Танторе, и там началась потасовка. Ей врезали в челюсть. Оглушенная, она попятилась назад, и тут кто-то сорвал со стены за барной стойкой зеркало и швырнул в нее. Она увидела, как на нее летит перекошенное от ужаса, распяленное криком ее собственное лицо и разбивается о ее вытянутую руку. И сейчас, когда она сквозь боль и Вавилон-17 смотрела в лицо Мясника, та сцена словно повторилась…
Часть четвертая. Мясник
…зашевелился в мозге, хочет пробудиться,
глаза на проводах, распялены суставы.
Он просыпается, распяленные пальцы
искрят, он подавился языком.
Мы просыпаемся, глядим.
Распластан на полу,
хребет вращается, зияет грудь,
воздуховоды, провода шипят, а от ногтей
взлетают искры, рикошетят с потолка.
Он кашляет, кричит.
Близнец в глазницах кашляет, кричит.
Темный близнец, сложившись на полу,
свой проглотил язык.
Отброшен в брызгах в черный полюс за глазами,
темный близнец, хребет освободив, рукою
стучит по потолку. Летят заряды-бусины.
А наэлектризованная крыша бьет в лицо металлом.
Срывает кожу. Ломает ребра.
Срывает мышцы загнутым металлом,
за ранами черно и запеклось —
То порванные губы. Еще.
Бьют в пол лопатки, ягодицы,
осклизлые, зеленые от слизи.
Они проснулись.
Мы просыпаемся, глядим.
Он кровью харкает, глядит,
родившийся на залитом полу…
Из «Темного близнеца»
I
– Ка’итан, вылетели из ’ояса. Вы там как? На’ились уже?
Голос Ридры:
– Нет.
– Что ж вы так. Но в себя-то ’ришли?
Голос Ридры:
– Мозг хорошо. Тело хорошо.
– Что? Мясник, на нее что, о’ять накатило?
Голос Мясника:
– Нет.
– Говорите вы как-то странно. Может ’рислать Ка’рала на вас взглянуть?
Голос Мясника:
– Нет.
– Ну хорошо. Дальше дорога легкая, может, еще на ’ару часов раньше ’рилетим. Что скажете?
Голос Мясника:
– Что сказать?
– На’ример: «С’асибо». Я тут вкалываю как ’роклятый, уже хвост отваливается.
Голос Ридры:
– Спасибо.
– Хм, ’ожалуйста. Ладно, отключаюсь. Извините, если ’омешал.
II
Мясник, я не знала! Даже не могла бы подумать! И в головах у них эхом раздался сдвоенный крик. Не могла бы, не могла. Этот свет…
Я ведь сказала Когтю! Я ему сказала, что ты, похоже, говоришь на языке, в котором нет слова «я», и что я такого языка не знаю; но на самом-то деле он все время был под носом – Вавилон-17!..
Конгруэнтные синапсы симпатически завибрировали, образы схлопнулись воедино, и из себя самой она создала, увидела его…
…В камере одиночного заключения на Титине, на выкрашенной зеленой краской стене, он своей шпорой поверх палимпсеста из нацарапанных тут за два столетия непристойностей начертил карту; когда он сбежит, они погонятся за ним по этому маршруту и он заведет их не в ту сторону. Она смотрела, как он три года мечется по этой клетке длиной в четыре фута, пока его мощное высокое тело не съежится до ста одного фунта и не рухнет под тяжестью цепей голода.
На трехпрядной веревке из слов выбралась она из ямы: голод, молод, молот, упасть, напасть, украсть, цепь, щель, цель.
Он забрал в кассе свой выигрыш и по бордовому ковру пошел к выходу из казино «Космика», но путь преградил негр-крупье.
– Не рискнете сыграть еще раз, сэр? – сказал он, улыбаясь и посматривая на распухший от денег портфель. – Во что-нибудь достойное такого искусного игрока.
И его подвели к роскошной трехмерной шахматной доске с фигурами из глазурованной керамики.
– Играете против нашего компьютера. Теряете фигуру – с вас тысяча кредитов. Берете фигуру – получаете столько же. За шах – плюс или минус пятьсот. Кто поставит мат, получает сумму всех денег на кону, помноженную на сто.
Ясно: хотят отбить его крупный выигрыш. А выиграл он в тот день и правда по-крупному.
– Я забираю деньги и иду домой, – сказал он крупье.
Тот улыбнулся:
– Казино настаивает, чтобы вы сыграли.
Ридра с изумлением смотрела, как Мясник пожимает плечами, поворачивается к компьютеру и ставит детский мат за семь ходов. Они отдали ему миллион кредитов – и, пока он шел к выходу, трижды попытались его убить. Безуспешно, зато он получил удовольствие, даже большее, чем от игры.
Ридра наблюдала, как он действует и думает в этих ситуациях, и ее сознание трепетало внутри его, изгибалось в унисон то его боли, то удовольствию, переживало его чувства – странные, лишенные идеи самости, бессловесные, волшебные, соблазнительные, таинственные. Мясник…
Ей удалось выскочить из этого стремительного водоворота.
…если ты все это время мог говорить на Вавилоне, вихрились вопросы в ее взбудораженном мозгу, почему ты его использовал так бессмысленно? Обыграл казино, ограбил банк, а на следующий день все потерял и даже не постарался сохранить что-то для себя?
Какого «себя»? Никакого «я» не было.
Она вошла в него, словно совершая какой-то странный, обратный сексуальный акт. Она ощущала его вокруг себя и чувствовала его боль. Свет – это ты делаешь! Ты делаешь! Его вопль ужаса.
Мясник, спросила Ридра, более привычная к тому, чтобы облекать душевные бури в словесную оболочку, как выглядит мое сознание внутри твоего?
Яркое, яркое движение, взвыл он. Аналитическая точность Вавилона оказалась слишком грубой, как неотесанный камень, чтобы выразить сплав их сущностей, многообразие изменчивых форм, которые они принимали.
Просто я поэт, объяснила она. И эта косвенная связь на мгновение пронзила поток. «Поэт» по-гречески значит «творец, строитель».
Вот! Появилась форма. А-а-а-а! Как ярко! Глаза!
Всего-то из-за одной простой семантической связи? Она была поражена.
Но греки были поэтами три тысячи лет назад, а ты поэт сейчас. Ты выхватываешь слово из такой дали, бросаешь его кометой к другому, и их яркие хвосты меня слепят. Твои мысли – пламя над формами, которые я не могу схватить. Они как звуки музыки – чудовищно низкие, они меня сотрясают.
Просто раньше ты не испытывал сотрясений. Но спасибо за комплимент.
Ты во мне такая большая, я боюсь разорваться. Вижу форму под названием Преступник и художественное сознание встречаются в одной голове с общим языком на двоих…
Да, я думала в таком духе…
А по бокам – формы под названием Бодлер – Ааа! – и Вийон.
