Это старинные французские по…

Слишком ярко! Слишком ярко! «Я» во мне слишком слабое, оно их не удержит. Ридра, когда я смотрю на ночь и звезды, это пассивное действие, но ты даже смотришь активно, от твоего взгляда вокруг звезд разгорается пламя.

То, что мы воспринимаем, мы изменяем. Но сперва надо воспринять.

Надо – но свет. В центре тебя вижу зеркало и движение, сплавленные воедино. Все картинки переплетены, все вращается, во всем – выбор.

Мои стихи! Ей стало неловко, будто она голая.

Определения «я», и каждое – откровение, каждое – в точку.

Она подумала: Я / Яд / Явь – эго, смерть, действительность.

Он начал: Ты…

Ты / Тыл / Рты – альтер эго, опора войска, органы речи.

…ты зажигаешь в моих словах значения, которые от меня ускользают. Что такое я окружаю? Что такое я, окружающий тебя?

Теперь перед ее глазами проносилось, как он грабит, убивает, сеет ужас, и все потому, что в разорванных синапсах погибло смысловое наполнение «моего» и «твоего».

Мясник, я прислушалась к тому, о чем поют твои мускулы, и поняла, что это от одиночества ты сделал так, чтобы Тарик подцепил «Рембо». Тебе хотелось, чтобы рядом оказался еще кто-то, кто говорит на этом аналитическом языке. Ты ведь поэтому и ребенка спасти пытался, прошептала она.

В ее сознании замелькали образы.

Высокие стебли травы шепчут у запруды. Луны Алеппо затуманивают вечер дымкой. Равниноход гудит, и с отработанной нетерпеливостью он левой шпорой переключает рубиновую эмблему на руле. Лилл, смеясь, оборачивается к нему:

– Знаешь, Мясник, если Босс узнает, что ты меня сюда привез в такой романтический вечер, будет не в духе. А ты правда, когда закончишь с делами, возьмешь меня в Париж?

Безымянное тепло мешается в его душе с безымянным нетерпением. Ее плечо под его ладонью на ощупь влажное, губы – красные. Волосы цвета шампанского она собрала в хвост и заколола над ухом. Поворачиваясь к нему, она воспользовалась случаем и изогнула тело, словно по нему пробежали волны.

– Если ты насчет Парижа просто трепался, все Боссу расскажу. Была б я умная девочка, сперва бы уехали и только потом уж стала бы с тобой… дружить.

Ее дыхание в горячем вечернем воздухе источает аромат духов.

– Мясник, забери меня с этой душной, мертвой планеты! Болота, пещеры, дожди! Я боюсь Босса. Мясник, увези меня от него в Париж, а? Чтобы взаправду. Мне так хочется с тобой.

Она опять смеется, но только губами:

– Да уж… Видно, не умная я девочка.

Он прикладывается ртом к ее рту – и одним быстрым движением ломает ей шею. С открытыми глазами она оседает. Ампула с иглой, которую она готовилась всадить ему в плечо, выскальзывает у нее из руки, катится по приборной панели и падает под педали. Он относит ее тело к воде, бросает в запруду и возвращается по пояс в грязи. Включает радио:

– Готово, Босс.

– Очень хорошо. Я все слышал. Деньги можешь забрать утром. Вот дурочка: подставить меня ради пятидесяти штук.

Равниноход набирает скорость, теплый ветерок подсушивает грязь у него на руках, длинная трава шелестит под полозьями.

Мясник!..

Да, Ридра, было и такое.

Я понимаю, но…

С Боссом пришлось сделать то же самое, только две недели спустя.

Куда ты его пообещал отвезти?

В пещеры-казино Миноса. А один раз мне пришлось спасаться…

…хотя в зеленом свете Крето, затаившись, сидело на корточках его тело и именно его широко открытый рот старался дышать беззвучно, чувство напряженного ожидания и обузданный страх были ее. Грузчик в красном комбинезоне останавливается и вытирает лоб платком. Быстрый шаг вперед, рука у него на плече. Грузчик удивленно оборачивается, и тут же – резкий жест, шпоры вспарывают грузчиков живот, его содержимое расплескивается по платформе, и начинает выть сирена. Бежит, перепрыгивает через мешки с песком, хватает швартовочную цепь и хлещет по лицу стоящего на другой стороне охранника, который от удивления только разводит руками…

…вырвался на открытое пространство и ушел, сказал он ей. Маскировка следа сработала, и за лавовыми шахтами следопыты меня потеряли.

Я тебя вскрываю, Мясник.

Бег, погоня, вскрывает меня?

Это больно? Это помогает? Я не знаю.

Но у тебя в голове не было слов. Даже Вавилон-семнадцать звучал просто как щелканье компьютера, который проводит синаптический анализ.

Да. Теперь ты понимаешь…

…Он стоит в гулких пещерах Диса, дрожит. Эмбрионом схоронившись здесь, он за девять месяцев съел всю еду, собаку Лонни, а потом и самого Лонни, который насмерть замерз на ледяной круче. Вдруг планетоид вышел из тени Циклопа, и в небе вспыхнула огненная Церера. Через сорок минут он стоит по пояс в талой воде. К тому моменту, когда удается освободить аэросани, вода уже теплая, а с него градом катится пот. Он врубает максимальную скорость и берет курс на теневую полосу. Включает автопилот и валится с ног от жары и головокружения. За десять минут до Гёттердеммерунга[11] он лишается чувств.

Мясник, я должна тебя найти, еле различимого во тьме твоей утраченной памяти. Кем ты был до Нуэва-Нуэва-Йорка?

И он обернулся к ней, полный нежности.

Ты боишься, Ридра? Как в тот раз…

Нет, не как в тот раз. Благодаря тебе я узнаю вещи, которые меняют все мои представления о мире и о себе. Я в тот раз думала, что боюсь, потому что не способна на то, на что способен ты. Белое пламя стало голубым, заботливым и задрожало. Но на самом деле я испугалась потому, что как раз оказалась способна, и не как ты, без причины, а по моим собственным причинам. Потому что я – это я, а ты – это ты. Оказалось, я гораздо сильнее, чем сама думала, Мясник, и я даже не знаю, благодарить тебя за это или проклинать. И что-то внутри заплакало, забилось, затихло. В молчаниях, которые она взяла у него, она в страхе повернулась, и в этих молчаниях что-то ждало, хотело, чтобы она заговорила, одна, в первый раз.

Посмотри на себя, Ридра.

Отражаясь в нем, она увидела, что среди лучей ее света расширяется бессловесная тьма, наполненная только шумом, – и становится все больше! При мысли о ее имени и форме она вскрикнула.

Сломанные платы! Мясник, а эта катушка, которую можно было записать только на моей машине и при мне! Ну конечно!..

Ридра, мы с ними справимся, если их назовем.

Но как?! Нам придется сперва назвать себя. А ты ведь не знаешь, кто ты такой.

Может, помогут твои слова? Ридра, можно твоими словами выяснить, кто я?

Нет, Мясник, моими словами не выйдет. Может, твоими? Может, Вавилоном?

Нет…

Я – это я, прошептала она, это правда, Мясник. А ты – это ты.

– Подлетаем к штаб-квартире, капитан. Посмотри в сенсорный шлем. Эти радиосети выглядят как фейерверки, а пахнуть должно, как говорят телесные, яичницей с тушенкой. Кстати, спасибо, что у нас прибрались. У меня при жизни всегда от пыли начиналась аллергия и до сих пор никак не пройдет.

Голос Ридры:

– Экипаж сойдет с корабля вместе с капитаном и Мясником. Экипаж отведет их к генералу Форестеру. Разлучать их запрещается.

Голос Мясника:

– В каюте капитана лежит на столе катушка с грамматикой Вавилона-семнадцать. По прибытии Капрал сразу же отправит ее на Землю доктору Маркусу Т’мварбе спецпочтой. Затем свяжется с доктором Т’мварбой по космофону и проинформирует его о катушке, времени отправления и содержании записи.

– Коготь, Капрал! Что-то случилось! – Голос Рона перекрыл сигнал из капитанской каюты. – Вы когда-нибудь слышали, чтобы они так говорили? Капитан Вон, в чем дело?..