– Я так долго тебя ждал. – Он почесал колено. – Ну, как ты?

– Не знаю. Устал.

– Сыграешь мне? – Он показал на мачете. – Спускайся сюда.

– Не хочу.

Из-под ног у меня побежал песок. Я глянул вниз, и целый кусок дюны осел под мной, так что я еле отскочил. Потерял равновесие. Изнутри толкнулся страх, я упал и стал цепляться за песок. Я съезжал вниз, а Кид посмеивался. Упав, я разом повернулся к нему, но Кид по-прежнему сидел на своем бревне и смотрел на меня сверху.

– Что тебе надо? – шепотом выдохнул я. – Одноглаза тебе уже не достать. Что тебе от меня надо?

Кид потер ухо. Улыбнулся множеством мелких зубов.

– Вот что, – опять показал он на мачете. – Ты думаешь, Паук правда… – Кид оборвал себя. – Паук решил, что Одноглаз, ты и я не можем одновременно жить в этом мире. Что это опасно. И вот он подписал приказ, и Одноглаза распяли, и ты выпевал клинком его суть, а я плакал на дне морском, где слез не видно, – так ты, что ли, думаешь?

– Я не…

– А я вот думаю, что Одноглаз жив. Точно не знаю. Я не могу везде быть с ним, как с вами. Мог, конечно, и умереть… – Кид наклонился ко мне и оскалил рот. – Но не умер.

Я подался назад и уперся спиной в дюну.

– Дай клинок.

Я отвел руку с мачете. Потом резко рубанул. Кид увернулся, от бревна полетели щепки.

– Если ты меня заденешь, мне, наверно, будет неприятно. Меня тоже можно поранить. Но если я правильно понял твои мысли, избавиться от меня таким образом не выйдет.

Он пожал плечами и улыбнулся без злобы. Дотянулся и тронул клинок.

У меня дернулась рука. Кид взял у меня клинок и пальцами попробовал дырочки.

– Нет, – вздохнул он. – Эта штука мне не по силам. – Вернул мне мачете. – Покажешь?

Я взял клинок, потому что он мой и мне не нравилось, что Кид его трогал.

Кид почесал правую пятку о левую ступню.

– Ну давай, покажи. Мне клинок не нужен. Мне нужна музыка, что там внутри. Сыграй, Лоби.

Он кивнул. Одурев от ужаса, я приложил к губам рукоять.

– Давай.

Задрожала нота.

Он склонился ко мне, опустил золотые ресницы:

– Теперь я заберу все, что осталось.

Переплел пальцы на руках, а на ногах поджал, и когти врылись в песок.

Еще нота.

Я начал третью…

Разом звук, движение и чувство: щелк! Кид выгнулся и схватился за шею. Ужас врезался глубже, а я-то думал, что глубже уж некуда. Паук с гребня дюны прокричал:

– Играй же – черт! – не останавливайся!

Я что-то выпискнул из клинка.

– Когда ты играешь, у него разум занят. Он ничего другого не может делать!

Кид поднялся на ноги. У меня над головой свистнул кнут, у Кида по груди потекла кровь. Он попятился, споткнулся о деревянные обломки, намытые морем, и упал. Я кое-как отковылял в сторону и сумел устоять – с моими ножищами мне это проще, чем многим. Я по-прежнему выгонял из мачете какой-то шум.

Кнут пел. Паук по-крабьи спускался с дюны.

Кид под ударами перевернулся на живот и попытался уползти. Там, где волосы скрывали шею, раздулись жабры. Паук вспорол ему спину кнутом и крикнул:

– Играй!

Кид шипел и грыз песок. Перекатился на спину – рот и подбородок в песке.

– Паук… а-а! Хватит, Паук! Перестань, не на…

Кнут рассек ему щеку, и Кид схватился за лицо.

– Играй, черт тебя возьми! Играй, а то он меня убьет!

Я передувал, и ноты, вылетая на октаву выше, втыкались в утро.

– Ааааа! Не надо, Паук-человек! Больно же мне, не надо!.. – Слова оскользались на его кровавом языке. – Хватит! Ааааа! Больно! Ты же мой друг, Паучок, ты же мой…

Потом он уже только плакал. Кнут сек и сек.

У Паука по плечам катился пот.

– Достаточно, – сказал Паук и, тяжело дыша, начал сворачивать кнут.

Мне жгло язык, руки одеревенели. Паук перевел взгляд с меня на Кида:

– Всё.

– Никак нельзя было… без этого?

Паук молча уставился в землю.

В кустах зашуршало. Длинный колючий стебель, петляя, полз по песку. На стебле висел тяжелый цветок.

Паук полез вверх по дюне.

– Пошли, – бросил он.

Я полез за ним. С гребня глянул вниз. У трупа на лице толкался букет цветков, дорываясь до глаз и языка. Вслед за Пауком я начал спускаться.

Когда спустились, он обернулся. Нахмурился:

– Кончай это. Я только что жизнь тебе спас.

– Паук?..

– Что тебе?

– Насчет Одноглаза… Я, кажется, что-то понял.

– Что?.. Шевелись, обратно пора.

– Я как Кид. Я могу возвращать тех, кого убил.

– Так и случилось в Разломных землях, – сказал Паук. – Ты себя оживил. Дал себе умереть, а потом вернулся. Одноглаз единственный, кто может вернуть Фризу. Теперь единственный.

– Одноглаз умер.

Паук кивнул:

– Это ты его убил. Твой был последний удар. – Он указал на мачете.

– Я не знал… Что теперь в Брэннинге?

– Мятеж.

– Почему?

– Изголодались по будущему. Хотят иметь не людское, а собственное.

На секунду я увидел сад, расцветающий на лице у Кида. Мне стало нехорошо.

– Я возвращаюсь, – сказал Паук. – Ты со мной?

Море покатило вспять, оставляя на песке пенные завитки.

Я ненадолго задумался.

– Нет, я потом.

– Ну что ж. Одноглаз… – Паук ногой вдавил что-то в песок. – Одноглаз, думаю, подождет. И Голубка тоже. Она теперь ведет народ в пляске и навряд ли скоро простит тебе твой выбор.

– То есть?

– Ты выбирал между реальным… и остальным.

– И что я выбрал?

Паук с усмешкой толкнул меня в плечо:

– Может, сам поймешь, когда вернешься. Куда ты, кстати, собрался?

Он уже отворачивался, уходил.

– Паук?

Оглянулся:

– Ну?

– У меня в деревне одному человеку все опротивело. И он бросил этот мир, работал сперва на одной луне, потом на внешних планетах, потом в мирах за много звезд отсюда. Я, может, тоже туда подамся.

Паук кивнул:

– Я так пробовал раз. Вернулся – а оно все тут, никуда не делось.

– И чего мне ждать теперь?

– Того, чего не ждешь.

Паук широко улыбнулся и зашагал прочь.

– Паук! Оно будет инакое?

Паук не ответил.

Утро клеймило морю бока, на том конце побережья темнота уходила за край земли. Я пошел за ней.

Орфей – великий фракийский певец и музыкант, центральная фигура орфических мистерий. Слыша его лиру, ему покорялись не только люди, но и звери, деревья пели, камни плакали. Менады, полубезумные поклонницы Диониса, исступленно плясали под его музыку. Однажды нимфа Эвридика, жена Орфея, наступила в траве на змею и умерла от ее укуса. Горестные песни Орфея достигли Олимпа, и боги дали ему совет: сойти в подземное царство Аид и умолить его правителя вернуть Эвридику в мир живых. Вход в Аид охранял трехглавый пес Цербер, судьбу душ-теней, заключенных в нем, решали бог Аид и его супруга Персефона (по другой версии – судья Минос). Орфей сумел тронуть их сердца своей игрой. Эвридике было позволено вернуться к живым, но при одном условии: по дороге из Аида Орфей не должен был оборачиваться на идущую за ним тень Эвридики – тогда, покинув Аид, она превратится в живую женщину. У самого выхода Орфей не выдержал и обернулся. Тень Эвридики исчезла, и Орфей вернулся в мир живых один. Позже Орфей, играя на лире, был растерзан обезумевшими менадами. Музы собрали растерзанное тело Орфея и предали земле. Голова, согласно одному из мифов, была выброшена менадами в реку Февр и позже прибита волнами к острову Лесбос, где ее подобрала великая поэтесса Сапфо, «наследница» Орфея.

В древнейших мифах на образ Аида как бога Подземного царства накладывается образ морского бога Посейдона. В глубокой древности именно Посейдон был связан с идеями земли и смерти. Изображаемый обычно в виде могучего старца, Аид иногда предстает и в облике нагого юноши.

Таммуз (Думмузи) – Таммуз-пастух, Таммуз-царь. Полулегендарный правитель шумерского города Урука (по другой версии – Бад-Тибиры), предшественник урукского правителя Гильгамеша. Позднее почитался как «умирающий», жертвенный бог возрождения, покровитель прорастающего в земле зерна, покровитель пастухов и скотоводов. Супруга Таммуза, изменчивая, жестокая и сладострастная богиня Инанна (Иштар), желая показать свое могущество, отправилась в подземное царство, где прошла через семь врат, каждый раз теряя часть своей силы: ленту, вплетенную в волосы (любовная прелесть), золотые браслеты, двойное ожерелье, подвеску и так далее. По одной из версий, в конце пути Инанна, видя, что наказанием за дерзость будет смерть, воззвала к Таммузу, и он сошел под землю и предложил местным божествам свою жизнь в обмен на жизнь Инанны. Мистерии плача по Таммузу совершались по всему Древнему Ближнему Востоку в месяце таммузе (по современному календарю – 29 дней от середины июня до середины июля).