Хорошо было бы определить, что именно в этих огромных, сложных, динамичных, меняющихся системах – язык, культура и традиция – надо защищать, охранять, а что может изменяться в ходе трансформаций. При всем согласии с естественностью каких-то изменений, полагаю, что есть мера, превышение которой равнозначно утрате идентификационного признака, за пределами которой русские – уже не русские. Какова эта мера и в чем ее измерять – никто не указал. И я не укажу. Но выскажу предположение, что мера такая, в принципе, существует и может быть определена.

Опасность состоит в том, что эти базовые ценности можно модифицировать и даже полностью поменять на другие. Именно к этому и стремятся те, кто в ходе процесса так называемых реформ превращают большой, сильный, талантливый, творческий, умелый народ в ведомый, управляемый электорат.

Есть ценности и приверженность ценностям, а есть – действие! Приверженность может быть условно пассивной: вы стараетесь жить и в личной жизни поступать в согласии со своими ценностями. Но может пробудиться и проактивная позиция: борьба за право следовать своим ценностным установкам, борьба с попытками внедрить чуждые ценности. Это и есть действие! У меня такое ощущение – опасение,  – что мы, русские, утратили что-то, что делает народ способным к действию. Мы откликаемся – мыслями, переживаниями, словами, текстами и пр., на какие-то тревожащие нас события, факты. Мы с чем-то не согласны, но действовать – не готовы. А народ бездействующий, народ созерцательный исчезнет! Потому что есть другие народы – действующие. Этим народам нужны ресурсы – не только те, что лежат в недрах или в золотых слитках, а – люди, народы. Они знают, что чужие народы можно превратить в свои ресурсы. Русский народ сегодня во многом уже стал ресурсом для отечественной и международной олигархии. Продолжается работа по изменению его свойств, по приданию нужных характеристик и стиранию ненужных.

Но я не хочу этого! Я не хочу, чтобы русский народ был чьим-либо ресурсом, кроме ресурса самого себя – народа в целом, народа – хозяина своей судьбы. Вот и размышляю, делюсь этими размышлениями. Как поделился ими наш великий композитор Георгий Васильевич Свиридов: «Я русский человек! И дело с концом. Что еще можно сказать? Я не россиянин. Потому что россиянином может быть и папуас. Во мне течет русская кровь. Я не считаю, что я лучше других, более замечательный. Но вот я такой, как есть,  – русский человек. И этим горжусь… Надо гордиться, что мы – русские люди!»

И снова – созвучие мыслей… А уж что музыка Свиридова делает с моей русской душой – тут слов не найти. 

Я-то как раз совсем не рыбак, но для миллионов граждан это дело почти святое! Я, конечно, тоже несколько раз в жизни ловил рыбу. Есть даже фотография, на которой я в возрасте лет пяти стою на берегу речки с самодельной удочкой… Я помню это событие, но удалось ли мне тогда что-нибудь поймать – не помню. Было еще два-три таких случая. Расскажу об одном из них.

На рыбалку меня пригласил школьный товарищ. Сам он заядлым рыбаком не был, а вот его старший брат слыл специалистом. Мы приехали ранним летним утром на берег водохранилища, на котором все мы бывали не раз: я  туда ездил купаться и загорать, они – рыбачить. Так что место для ловли рыбы было известно заранее: небольшой пустующий причал. Вернее, причальчик: он был так мал, что троим можно было сесть только вплотную друг к другу. Мне вручили удочку, помогли насадить червячка и наказали сидеть тихо, не мешать другим и следить за поплавком.

Я сидел тихо, не мешал, за поплавком следил и через некоторое время решил посмотреть – как там червячок? Оказалось, что червя на крючке нет. То ли «уплыл», то ли рыбы отгрызли – не знаю. Мне насадили нового червя, и я снова сидел тихо и не мешал. Так повторилось еще раза два. Надо сказать, что у моих друзей тоже ничего не ловилось и клева не было.

А потом мне это надоело, и я пошел по бережку прогуляться. Друзья мои, думаю, были рады: и  посвободнее стало и вообще – не клюет же, так не во мне ли дело? В общем они сидят и ждут, я брожу по берегу. Бережок частично порос травой, а частично был просто земляным. Вернее, глинистым. На берегу не было ни души. Да и место это было такое, куда отдыхающие – если бы они были – не ходят. До пляжа метров, наверное, пятьсот… И тем не менее видать кто-то сюда недавно приходил, потому что в траве лежали мужские часы с браслетом! Я огляделся по сторонам: ну нет никого и не было с утра! Значит, часы – мои! Ну я их и взял… И пошел к друзьям, чьи согбенные спины продолжали изображать терпение, а нависающие над водой удочки – надежду на рыбацкое счастье…

Я показал часы. Описать реакцию друзей я не в силах. Потому что они молчали и вроде бы вообще ничего не делали – ни руками не махали, ни междометий не выкрикивали. Что-то они потом, конечно проговорили, из чего я понял, что мир отныне прежним не будет: я  вызвал зависть и сопутствующую ей неприязнь.

Ну, пожалуй, про еще одну рыбалку расскажу. Это было намного позднее, я был уже женатым. Тогда к нам в гости из  Москвы приехал дядя – старший брат моей матери. Бывший военный инженер, в то время пенсионер. Ему было уже под восемьдесят. Он и попросил меня съездить с ним на рыбалку. Удочки он выпросил сам у кого-то из наших соседей, с которыми успел познакомиться. И мы поехали на водохранилище, но уже другое, которое ему эти же соседи посоветовали.

Мы лежали на подстилке снова в полном одиночестве. Водохранилище выглядело не просто безлюдным, но даже безжизненным: практически никакой растительности по берегам и земля вокруг как выжженная. Но ни мне, ни ему это не мешало. Удочки были заброшены. Какие-то хлебные мякиши на крючки насажены, и началось главное: немного водочки с закуской и разговоры… Говорил дядя. Я слушал. Говорил он на самые разные темы: от политики до сравнительных характеристик минно-торпедных аппаратов. Любая тема вскоре после начала сводилась к воспоминанию о какой-нибудь бабе, которую он трахнул… В сущности, его кроме этого, ничего и не интересовало. Это было довольно интересно слушать. Особенно удивительным было то, что он помнил не просто все подробности, но и называл точные даты события: «23 октября 1931 года вызывают меня к главному конструктору…» Потом, после краткого введения, в котором обозначался повод, в связи с которым его вызвали, начиналось главное: «А у конструктора в приемной работала машинистка – Зоя…»

Тоже хорошая была рыбалка. Помню также наставление, полученное от дяди: «Ты с возрастом обязательно увлекись рыбалкой. Это же просто спасительная штука! Как ты иначе от жены будешь прятаться? Она же тебе скоро надоест до смерти, ты уже мне поверь…»

Я ему верил. Но он ошибся – жена мне не надоела. И рыбалкой я пока не увлекся.

См. Парк. Отличие сада от парка, в общем-то, незначительно и весьма условно: сад – посажен, а парк – необязательно, хотя может быть и полностью создан руками человеческими. Отличие скорее в основной функции: сад существует в основном для того, чтобы в нем выращивать что-то, регулярно высаживать какие-то растения. Парк предназначен в основном для прогулок и созерцания. И еще одно отличие: сад, как правило, меньше, чем парк.

Про сад говорят, что это образ рая на земле. Эта метафора возникла по отношению с монастырским садам и несла в себе, прежде всего, ассоциативную связь с  Раем Господним, который в  Библии описан как сад, созданный самим Господом.

«И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла».

«И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя. И стало так».

«И увидел Бог, что это хорошо».

Люди тоже поняли, что «это хорошо» и  стали создавать свои сады, сочетая практические цели – выращивание фруктов и овощей – с эстетическими.