При моем несомненном пиетете к музыке, не могу не сказать и об огромном вреде, приносимом музыкой – плохой музыкой. Плохая музыка заполняет собой все доступное ей пространство, а доступным оказывается все, что относится к сфере массовой культуры, к тому, что называют «попса». Признак «попсы»  – вовсе не в одной лишь мере популярности, как вытекало бы из корня слова «популярный», сокращенно – «поп», поп-музыка. Хотя, конечно, коммерческий успех – а именно это составляет смысл поп-культуры как сферы деятельности – в значительной степени определяется именно популярностью продаваемого продукта. Продаваемым же продуктом является и поп-музыка, к ней, как и ко всякому объекту продажи, предъявляются требования снижения себестоимости и устойчивого массового спроса. Массовый спрос определяется рекламой и уровнем запросов покупателей. Если не воспитывать у населения музыкальный вкус, не требовать от него музыкальных знаний, общей культуры, не ориентироваться на людей с развитой эмоциональной сферой, а производить дешевый примитивный продукт, который невзыскательная толпа станет под воздействием рекламы потреблять, то коммерческий успех будет устойчивым, а ничего другого «деятелям поп-культуры» и  не надо. Если при этом политическое, духовное руководство народа не опасается дебилизации населения (а даже видит в том определенную выгоду), то возникает надежный союз мерзавцев, ведущих народ к вырождению, к превращению его в покорную массу потребителей. Подобные опасения не лишены оснований, но и сопротивление этому тоже имеет место.

Классическая музыка бывает непроста для восприятия. Часто говорят: я  ее не понимаю. Тут надо сделать уточнение: слово «понимаю» не вполне уместно. Понимание – процесс логического постижения чего-либо. Музыка же этого не требует, ее воспринимают эмоционально, а не логически. Так что, когда говорят «я не понимаю» или «ты не понимаешь», допускают серьезную неточность. Правильно говорить – я ее не воспринимаю, у меня не возникает приятных эмоций и т.  п. «Приятных»  – тоже упрощение: трагическая музыка повергает в такую скорбь, что слово «приятная» неуместно. Но, несмотря на колоссальной силы эмоции, повергающие нас в слезы, в полное смятение чувств, мы хотим еще и еще раз пережить их вместе с этой музыкой. Так что музыка – это не просто и не только звуки и ритмы для развлечения и танцев.

Я уверен, что в хорошем обществе, в «правильном» государстве количество людей, любящих и знающих сложную классическую музыку, должно быть достаточно большим и постоянно возрастать. Государство, его элита должны об этом заботиться, стремиться к массовому восприятию высокой классики. При этом всегда будут оставаться совсем не массовые – сверхсложные по языку и форме, новаторские и т.  п.  – произведения и жанры. Они будут оставаться уделом элиты, профессиональной музыкальной среды. Но на слуху у большинства населения должно быть две-три сотни популярных произведений (Баха, Моцарта, Бетховена, Чайковского, Шопена – всех не буду перечислять), которые знают, слушают и получают от этого удовольствие.

В качестве примера приведу собственную деятельность. В 2013 году я написал книгу «Узнаваемая классика», в которую включил около трехсот произведений мировой классической музыки. Список произведений составил сам, исходя из собственных предпочтений и ощущения популярности произведений. Именно ощущения, то есть я не полагался на какие-либо исследования, их просто не было под рукой, хотя, скорее всего, они существуют. Я также сам отобрал наилучшие (тоже субъективно) исполнения и составил компакт-диск, прилагающийся к книге. Таким образом, получился некий «концерт» (длительностью более суток) из инструментальных классических произведений, о каждом из которых в книге имелись описания и комментарии. Я осуществил это, желая внести свой вклад в дело просвещения, распространения музыкальных знаний и любви к музыке. Денег мне это не принесло, да это и не планировалось. Хорошо, что расходы на издание оплатил один банк, с руководством которого я был в дружеских отношениях.

Книга не продавалась в магазинах: чтобы ее запустить в продажу, надо было урегулировать отношения с фирмами звукозаписи, с обладателями авторских прав и т.  д., а этого не делалось – на это не было выделено необходимых ресурсов. Книгу дарили клиентам банка, друзьям и знакомым. Так распространилось несколько сотен экземпляров. Отклики на книгу были более чем положительные, часто – восторженные. Спустя пять лет одна радиостанция предложила мне на базе этой книги вести радиопрограмму. Я с удовольствием согласился и теперь могу сказать, что этот мой проект оправдан, он любим и популярен уже не у сотен знакомых, а у тысяч радиослушателей. И я этому искренне рад – и как автор, и как человек, сделавший что-то хорошее для народа, для страны.

Не слово «нагота» важно, а сама нагота. Нагота человеческого тела – женского и мужского. Я рос во времена, когда нагота женского тела была (мне – мальчику, юноше…) недоступна. Вернее, не была так доступна, как сейчас. Нагота – как зрелище – была невероятной силы магнитом, запретным плодом. Порнографии просто не было. То есть она где-то там, в криминальном мире была, но я-то жил в другом мире. И в кино тогда «боролись с голизной»  – было такое жаргонное выражение у кинематографических начальников, следивших за общественной нравственностью. В общем, времена были пуританские.

Нагота была доступна в живописи, на полотнах старых мастеров. Признаться, эротических ощущений у подростков и юношей моего поколения большинство этих голых теток не вызывало. Память подсказывает: «Венера» Боттичелли – пожалуй, одно из немногих исключений. Она была, видимо, вполне во «вкусе времени».

Яркая и весьма эмоциональная эротика советских живописцев существовала, но во всем своем полнокровном многообразии она стала мне известна и доступна лишь в последние десятилетия. А в те времена репродуцировалось весьма немногое: из  Дейнеки, Пластова… На выставках можно было увидеть, конечно, несколько больше.

Сейчас стало ясно, что любование наготой никогда не прекращалось во всех видах изобразительного искусства, в том числе и в фотографии. Теперь в  Интернете доступны большие подборки «эротического искусства в СССР».

Говорить о созерцании и тем более контакте с телесной наготой «вживую» я  тут не буду: и  жанр не тот, и вообще… Есенин предупреждал, что «о любви в словах не говорят».

Равновесие между степенью эротического переживания или даже возбуждения, производимого созерцанием наготы, и несколько иначе эмоционально окрашенного эстетического любования наступает, как правило, с возрастом, с обретением гармонии и полноты собственной гормонально-физиологической жизни.

Нагота – и стыдливая, целомудренная, и откровенная, эротичная – прекрасна, но у каждой из них есть свое время и место, свои обстоятельства, при которых она или уместна, или неуместна. Я из тех, кто не считает совместное – зрительским залом – созерцание наготы чем-то нормальным. Публичность разрушает, искажает мою индивидуальную эмоцию, создает для меня дискомфорт. Так рождается пошлость. А могло бы родиться высокое чувство. Нагота и ее созерцание интимны.