Как устроена память человека – непонятно до сих пор. Вернее, недостаточно понятно: многое исследовано, изучено, объяснено, но многое пока находится в стадии постижения.

Моя память иногда мне кажется бездонной. Нет, я не способен, как уникум Соломон Шерешевский, с ходу и навсегда запоминать практически любые объемы бессмысленных слов, символов и т.  п. Но я помню собственную жизнь со многими подробностями, мелкими деталями. Я могу нырять в свои воспоминания, уходя в глубь собственного микромира, восстанавливая все новые и новые подробности. Я не помню, конечно, вообще все, что со мной происходило, но того, что помню, достаточно, чтобы плавать, парить и копаться в собственной жизни, не испытывая ограничений и пределов. И это мне доставляет огромную радость, потому что жизнь моя была радостной, счастливой и в ней было совсем немного того, о чем вспоминать бы не хотелось, от чего делается стыдно. Такие моменты есть, но их мало.

Кстати сказать – забывание травмирующих воспоминаний – серьезная и важная задача, для решения которой какого-то общего рецепта не найдено. Не найдено потому, что механизм памяти еще во многом остается непонятым.

Исследователи знают о молекулярном механизме памяти очень много, и в общих чертах картина представляется выясненной. Известно, какие молекулы участвуют в процессе запоминания и извлечения из памяти, какова роль нейронов, синапсов, аксонов, различных белковых молекул, участвующих в работе всего аппарата памяти. Выяснены роли отдельных участков мозга, удалось во многом прояснить механизмы краткосрочной и долгосрочной памяти. Высказаны гипотезы о механизме сохранения образов в течение промежутков времени, превышающих время жизни белковых молекул, которые являются их носителями. И при всем при этом механизмы долгосрочной памяти остаются пока во многом непонятыми.

Успехов науки, изучающей память, тем не менее, немало. Так, например, удалось (пока на крысах) искусственно внедрить ложную память: то есть крыса начинает вести себя так, как будто она помнит о событии, которого с ней не происходило. Это важный результат. Поскольку показывает не только саму возможность помнить то, чего не было, но и перспективу создания насильственного внедрения в память любых чужих образов, событий, ощущений, которые станут своими. Для людей власти и политических манипуляторов открываются безграничные возможности. Впрочем, они и сейчас, используя пропаганду и навязанные через СМИ и систему образования исторические мифы, весьма эффективно манипулируют общественным сознанием и поведением.

Политическая память – думаю, что такой метафорой можно назвать историю – важнейший инструмент политики, управления народами. Буквально на наших глазах целым народам в короткий срок – жизнь одного поколения – внедрили комплексы жертв соседнего народа-оккупанта. Я имею в виду народы бывших союзных республик, чей объективно измеряемый расцвет и развитие в годы СССР заменен на внедренную в сознание модель жертвы русской оккупации и коммунистического террора. И в  России произошла и продолжает происходить подмена одного образа прошлого другим. К сожалению, этот алгоритм «вали на предшественников» остается эффективным на протяжении веков и используется практически всем народами.

Вот и получается, что «история» и «память» не то что не синонимы или близкие по смыслу понятия, а скорее едва ли не антонимы… 

См. также Сад. Мне в жизни повезло во многом. Вот и с парками тоже везло, причем неоднократно. Родившись и проведя первые годы в одном городе, прожив потом не одно десятилетие в другом, я имел возможность проводить довольно много времени в их замечательных парках. Переехав жить в  Москву, я поселился рядом с  Измайловским парком, ставшим для меня местом и отдыха и вдохновения.

И это еще не все везения: мой брат – архитектор, специализировавшийся в области ландшафтной архитектуры, защитивший на эту тему диссертационную работу. По этой причине в доме всегда было и есть до сих пор много литературы о садах и парках. И я не только эти книжки прочитал и перечитываю, но и имею счастливую возможность слушать замечательные рассказы и суждения моего брата о парках, о ландшафтной архитектуре. Так что я оказался вовлечен в этот прекрасный мир и стал слегка поднаторевшим в этом любителем.

Когда я бываю за границей, то непременно стремлюсь в тамошние парки. За долгие годы накопился немалый багаж впечатлений от парков Лондона, Парижа, Рима, Вены, Праги, Берлина, Цюриха, Токио, Пекина, Бангкока, Сайгона, Дели, Нью-Йорка… И многих других городов. Об одном из них – парке Коракуен в  Токио – я даже написал фотоочерк. Намереваюсь когда-нибудь написать и о других.

А пока – эмоциональный отклик, посвященный Измайловскому парку.

«Я люблю тебя, мой старый парк, и твои аллеи над рекою…»

На проигрывателе крутится пластинка и звучит голос Клавдии Шульженко… Пластинка – 78 оборотов в минуту, черная, «шеллачная», бьющаяся. «Долгоиграющие (виниловые) только-только стали появляться. Проигрыватель уже электрический, обтянутый красным дерматином. Его купили году в 1958-м, наверное, когда мы были в гостях у харьковских родственников, на даче в поселке Южный. Там, в поселковом магазине, в отделе «Культтовары», его и купили, а потом везли через всю страну. Воспоминания о пластинке относятся к тем самым годам – концу 50-х – началу 60-х. Я – подросток – сам ставлю пластинку, осторожно опускаю звукосниматель со съемной иглой и слушаю. Сперва слышно шипение первых пустых дорожек, потом звучат кларнет и аккордеон, а после вступает Шульженко: «Сияет солнце ярко, и по аллеям парка брожу, я словно много лет назад…» Я представляю себе этот «Шульженкин» парк. Он, конечно, в моем представлении какой-то особенный, московский. Очень, конечно, хороший, как и все московское.

«А в нашем парке старом все также ходят пары и бабушки с внучатами сидят. Вы помните, когда-то мы были все внучата и в этом тихом парке над рекой возили нас в колясках, рассказывали сказки, а парк шумел зеленою листвой…»

Вот тут наступал диссонанс – когнитивный, разумеется. Не водила меня моя бабушка по паркам и никогда никто не катал меня в коляске: не было у нас в семье колясок. Трое детей (я и мои братья) в семье были, а вот колясок не было. И не только у нас в семье, но и у подавляющего большинства. Так что не о моем детстве поет Клавдия Ивановна… Оно и понятно: Москва же! Она – в  Москве, а я…

Не в  Москве, короче.

Шульженко вместе с авторами песни (муз. А. Островский, сл. В. Бахнов и Я. Костюковский) сформировали во мне ощущение таинственности, которой обладает «их» парк. Таинственность, конечно, исходит не от текста, а от музыки, тембра голоса Шульженко, ее вкрадчивой манеры пения. И это как-то перенеслось и на другие – уже реальные – парки, встреченные мною в жизни. Во многих парках это ощущение откуда-то ко мне прилетает, и я прислушиваюсь и принюхиваюсь, вглядываюсь в каждый куст и в каждое дерево так, как будто они какие-то живые, но не только как растения, а и как сказочные персонажи, способные двигаться и протягивать ко мне свои ветви.

К сказанному добавлю: однажды, прогуливаясь по ошеломляюще красивому берегу Индийского океана на острове Цейлон, я поймал себя на мысли: скорее бы домой, в  Измайловский парк. И вовсе не шучу: так и было.

Ну, а о самом Измайловском парке?

Сперва о его выдающихся размерах: примерно 6 на 3  км, в гектарах указывают цифру около 1600  га и прибавляют, что это самый большой городской парк в  Европе. Затем надо сказать, что он разделен на две части: собственно Парк культуры и отдыха, с аттракционами, Колесом обозрения и прочими увеселениями, и лесопарк, в котором нет никаких построек, сооружений, кафе и прочего – чистая природа! «Культурная» часть занимает около 300  га, соответственно, все остальное – лесопарк. «Моя» часть – лесопарковая зона. Она покрыта густым могучим лесом, в основном лиственным. Протекает речка Серебрянка и несколько в нее впадающих ручьев: Липитинский, Косинский, Черный и всякие безымянные. Главное украшение в этой части – пруды. Самый большой – Лебедянский, затем – Красный, Совхозный, Собачий, Декоративный. Их берега красоты неописуемой!