— А ты подержишь меня за руку, пока я буду ему говорить?

— Да.

Брат с сестрой предстали перед отцом, держась за руки.

— Папа, Денни хочет что-то тебе сказать.

— Что?

— Говори, Денни.

— Меня оставили на второй год. — Денни прижался к сестре.

К их удивлению, непредсказуемый Пэт встал на сторону сына. Он заявил, что, во-первых, для второго класса Денни слишком много задавали. Во-вторых, он обвинил в происшедшем Клода.

— Ничего удивительного. Я знал, что к этому идет, ведь этот аспид забивал парню голову чепухой про Южную Америку и гаучей в пампасах или пампосах, черт их знает, как там они называются, вместо того чтобы помогать ему с уроками.

Бранить Клода было для Пэта родной стихией, и он поносил зятя с таким вдохновением, что Денни почти поверил, будто, оставшись на второй год, он совершил нечто, достойное восхищения. Но Милочка Мэгги все равно заставила его ходить в летнюю школу.

Отсутствие Клода по-прежнему причиняло Милочке Мэгги тупую боль. Иногда в ней просыпалось едва ощутимое раздражение на него. Обычно это случалось, когда наступали «ее дни». «Если бы только он оставил меня в положении, мне было бы не так тяжело. И это ужасно, — продолжала думать она, — когда женщина, которая никогда раньше не спала с мужчиной, привыкает с ним спать, а тот уезжает. Вот это тяжелее всего».

Лето сменилось осенью, осень начала переходить в зиму, и тут вдруг закончилась война.

Было объявлено о прекращении огня, и владельцы лавок высыпали на улицу и прохаживались по тротуарам приплясывающей походкой, крича друг другу через проезжую часть, что войне конец. Детвора сбилась в шайки и разворовывала оставшийся без присмотра товар. Большинство магазинов закрылось, а владелец конфетной лавки, у которого воевали оба сына и который был на седьмом небе от счастья, что война закончилась и его мальчики вернутся домой целые и невредимые, прикатил бочку, высыпал в нее содержимое всего своего прилавка, вытащил на тротуар, подбросил несколько пригоршней конфет в воздух и со смехом смотрел, как маленькие дети спотыкались и падали друг на друга, пытаясь их подобрать. Но тут подоспели подростки, перевернули бочку, оттеснили кондитера обратно в лавку, прогнали детвору и собрали все конфеты сами.

Однако не все жители района вышли на улицу. Многие из старшего поколения отправились в церковь, чтобы поблагодарить бога. А обитатели некоторых домов, у которых на окне блестела золотая звезда[47], вообще никуда не пошли и даже опустили плотные шторы, словно была ночь.

Перемирие оказалось ложным.

Когда одиннадцатого ноября мир был заключен по-настоящему, вечером в квартале устроили импровизированное празднество. Собрался оркестр: парень с корнетом, девушка со скрипкой, немец средних лет, с которым примирились, поскольку тот играл на гармонике, и старшеклассник с барабаном. Двое полицейских великодушно перекрыли движение, каждый со своей стороны квартала, чтобы можно было танцевать прямо на улице.

В толпе было несколько мужчин в форме. Они пришли из расположенных поблизости военных баз. Некоторые были дома на побывке, некоторые — в увольнительной, а некоторые просто в самоволке. Они танцевали с собственными подружками или девушками из толпы. Было также несколько матросов, из тех, кто занимался бумажной работой на бруклинской военно-морской верфи, которые при-шли со своими подружками. Подружку моряка было очень легко узнать. Она носила брюки, кружевную блузку, туфли на высоченных каблуках, сережки со стразами и короткое каре. Но девушек все равно было больше, чем парней, и те, кому не досталось кавалера, танцевали друг с другом.

Милочка Мэгги с Денни наблюдали за происходящим, стоя на тротуаре. Время от времени кто-нибудь, стараясь перекричать оркестр, затягивал песню про то, что пусть в войне и победила армия, но к полю боя ее отвез флот. Концовку все пели хором, соглашаясь, что флот и вернет солдат домой.

Милочка Мэгги увидала сестру Сына, танцевавшую с Чолли.

— Смотри! — крикнула Джина и показала на нашивку у того на рукаве. — Ефрейтор! — гордо воскликнула она.

Чолли развернул Джину спиной к Милочке Мэгги, чтобы получить возможность самому перекинуться с той парой слов.

— Я все сражался и сражался, — крикнул он, — но меня все равно списали на гражданку!

— Это да, — заметил другой солдат, по всей видимости, приятель Чолли. — Это да! Он-таки выиграл войну на севере в Япхенке[48].

Кто-то затянул: «Теперь ты в армии». Последовали возгласы: «Заткнись!», «Умри!», «Многая лета!».

Когда Джина снова оказалась рядом с Милочкой Мэгги, та крикнула ей:

— Как дела у Сынка?

— Словно тебе есть дело, — с горечью ответила Джина.

Милочка Мэгги дождалась, пока та снова окажется рядом:

— Я спрашиваю как друг, — она старалась перекричать шум.

Чтобы ответить Милочке Мэгги, Джина остановила Чолли, и они стали танцевать на месте, покачиваясь в ритме «Улыбки цветут».

— Вам, миссис Бассетт, это может показаться странным, но у него все просто прекрасно.

— Мяу! — выдал Чолли, и они затанцевали прочь.

— Денни, уже поздно, — сказала Милочка Мэгги. — Пойдем домой.

Потом снова настал День благодарения, и вскоре после него Милочка Мэгги потеряла работу. Управляющий кинотеатром заявил, что, раз ветераны возвращаются домой, им нужна работа и будет правильнее, если он отдаст ее место парню, который был готов положить жизнь на то, чтобы «сделать мир безопасным для демократии»[49]. Милочка Мэгги полностью с ним согласилась.

— Да уж, — добавил управляющий, — они сражались за право уплетать яблочный пирог и смотреть, как «Доджерс»[50] гоняют мяч. И самое меньшее, что мы можем для них сделать…

— Конечно, — согласилась Милочка Мэгги.

Беспокоиться ей было не о чем. В банке у нее лежали полторы тысячи долларов, сэкономленные от зарплаты и арендной платы за комнату на втором этаже. Если Клод вернется… если, и если он не сразу найдет работу, денег на какое-то время хватит, и отец не сразу начнет придираться к их материальному положению.

Шел декабрь. Снега было мало. Однажды начался сильный снегопад, но он сменился дождем. Потом снова пошел снег, и так три дня кряду. Милочке Мэгги не верилось в возвращение Клода. Разве к этому были основания? Верно, прошлой зимой он вернулся, но ведь тогда он уехал прежде всего потому, что был свободен. В прошлый раз он вернулся, потому что хотел жениться на ней. Но теперь…

И все же Милочка Мэгги ждала Клода, воображая его возвращение… Каждый вечер в десять часов она одевалась потеплее и выходила на улицу, отправляясь на несколько кварталов в ту сторону, откуда он вернулся в прошлом году. Потом она возвращалась домой, разбирала постель, надевала белый халат, выходила в гостиную, садилась у окна, расчесывала волосы и ждала. Нет, она не рассчитывала на его возвращение, но само ожидание, воображение того, что он может вернуться, придавало ей сил.

Однажды вечером Милочка Мэгги, как обычно, вышла пройтись. Снег не сходил уже несколько дней, и она убеждала себя, что возможное возвращение Клода никак напрямую со снегом не связано. Милочка Мэгги услышала, как его голос произнес ее имя, но на улице никого не было. «Я схожу с ума, — подумала она, — уже голоса слышатся на пустом месте».

— И где ты взяла такую странную шляпу?

Милочка Мэгги обернулась. Клод подошел к ней со спины с другого конца улицы. Она взглянула на него, закрыла лицо руками и разрыдалась. Он обнял ее и принялся утешать, как делал это раньше:

— Знаю, знаю. Ну же. Ну же, Маргарет, ну же, Милочка Мэгги.

— Если бы только ты мне написал хоть строчку, записку, открытку со своим именем… хоть что-нибудь, что дало бы мне надежду, — рыдала она.