— Нет, доченька, ничего подобного. Нечего толкать меня в объятия миссис О’Кроули. Я сниму себе отдельную комнату. Найду комнату у какой-нибудь вдовы, которая будет рада за меня выйти, ведь у меня и пенсия, и страховка имеются.
— Миссис О’Кроули вдова.
— Она слишком старая! Ей пятьдесят пять.
— Тебе самому шестьдесят четыре.
— А с чего это вдруг ты вспомнила про мой возраст?
— Ах, папа, если бы только ты снова женился!
— И что ты тогда будешь делать без моей страховки? Ну-ка, скажи!
— Папа, мне не нужна твоя страховка. Я надеюсь, что ты еще много лет проживешь.
— И проживу! Проживу!
— И тебе незачем так орать.
— Я буду орать, когда захочу! И умирать я не собираюсь. Я буду жить! Буду жить назло всем!
— Так и живи! Кому какое дело? — Милочка Мэгги тоже перешла на крик.
Брань Пэта всколыхнула весь дом. Маленькие мальчики-сироты задрожали в кроватках. Мэри Лоррейн Мур захныкала, обмочилась, проснулась и заплакала в голос.
Милочка Мэгги сменила малышке подгузник, подтянула кресло-качалку поближе к кухонной плите и села в нее, укачивая Мэри Лоррейн и разговаривая с ней.
— Сегодня вечером я буду держать тебя на руках столько, сколько мне вздумается, буду качать тебя и петь тебе песенки. Потому что ты моя доченька. Твой отец — мой брат, а мой отец — твой дедушка, а твоя бабушка была моей мамой. Ты — плоть от плоти и кость от кости моей. Моя доченька. По крайней мере, до завтрашнего утра.
Глава пятьдесят седьмая
На следующий день Пэт переехал к миссис О’Кроули. Он наконец решил жениться на вдове. Теперь ему предстояло придумать, как ей получше об этом сказать. Просить ее руки Пэту и в голову не приходило. Он бы сказал ей уже давно, если бы не одно обстоятельство: она похоронила уже двоих мужей, а Пэт был суеверен и считал, что бог любит троицу.
Пэт оправдал свое решение следующим образом: «Каждый год священник приходит и отпевает меня, и моя семья бросает меня умирать. Плевал я на это. Но когда в то, что я умираю, верят сразу два священника, дело плохо. По крайней мере, со вдовой я умру один раз вместо того, чтобы умирать каждый год».
* * *
Тесси пришла с визитом к крестной своей дочери и Пэту. Пэт увидел ее в окно. Он выпроводил Мик-Мака из своей комнаты со словами: «Вот идет моя сноха, доносчица». Пэт выключил обогреватель. «Доносчица расскажет моей дочери, что я сижу в холодной комнате, и Милочка Мэгги вся испереживается», — с удовлетворением подумал он.
Тесси оставила дочку с крестной и поднялась к Пэту.
— Я принесла вам новые трубки.
— А табак где?
— Табак у вас есть.
— Так зачем ты сюда явилась?
— Просто зашла.
— Ты пришла, чтобы донести на меня моей дочери.
— Ничего подобного! Я знаю, что я вам не нравлюсь. И вы мне тоже не нравитесь. Я прихожу вас навестить, только чтобы сделать приятное Деннису. Ну, я вас навестила. До свидания.
«А у девчонки есть гонор, — подумал Пэт. — Мой сын в хороших руках». Тем временем комната остыла. Пэт позабыл, что выключил отопление. Он схватил дубинку и принялся стучать по трубе батареи.
— Отопление, О’Кроули! — рявкнул он. — Отопление, черт бы его побрал!
Миссис О’Кроули поднялась к нему в комнату.
— Где мое отопление? — вопил Пэт.
Миссис О’Кроули опустилась на колени и повернула вентиль.
— Ты же его закрыл, — с упреком сказала она.
Пэт взглянул на стройную, постаревшую женщину, которая стояла на коленях, положив маленькую, натруженную руку на радиаторный вентиль. В изгибе ее стройной спины было что-то нежное и уязвимое.
Когда-то давным-давно в графстве Килкенни юная девушка опустилась на колени посреди поля, чтобы сорвать маргаритку для его петлицы, и ее юная спина выглядела такой же нежной и уязвимой. Память Пэта мимоходом скользнула по Мэгги Роуз, задержавшись подольше на Мэри Мориарити.
— Мою первую жену звали Мэри. И ту, на которой я женюсь во второй раз, тоже зовут Мэри.
Вдова встала и заломила руки от восторга.
— Ах, милый ты мой!
— Только никакой пышной свадьбы, — предупредил Пэт.
Дело было сделано, и Пэт окончательно перебрался к вдове. Когда Милочка Мэгги осознала, что отец переехал навсегда, она неожиданно для себя расстроилась.
* * *
В тот год Клод вернулся домой поздно, на второй неделе декабря. Милочка Мэгги была потрясена его видом. Он крайне исхудал, одежда висела на нем лохмотьями, и его бил раздражающий кашель.
«В этом году он ездил слишком далеко, — в смятении подумала она. — В какие-то слишком холодные места. И явно с трудом оттуда выбрался».
В присутствии Милочки Мэгги Клод отцепил золотую монету и вынул ее из кармана.
— В этот раз она мне почти понадобилась. Но удалось перебиться без нее, — он вложил монету ей в руку. — Тебе больше не придется прикалывать ее мне к пиджаку. Я больше никогда не уеду.
Клод вытащил из кармана сверток.
— Мой последний подарок в честь возвращения домой. Открой.
Это была красивая вещь — чайка из алебастра. Она застыла в полете на подставке из черного дерева. Вся статуэтка была высотой всего шесть дюймов.
— Она такая красивая, что на нее больно смотреть.
— Из всех земных созданий чайки — прекраснее всех. И свободнее всех. Синее небо и синее море, и чайка, парящая на ветру… одинокая… свободная… только небо, море, ветер и птица…
— Ах, если есть жизнь после смерти, если можно вернуться на землю в другом обличье, я бы предпочел стать чайкой!
Милочка Мэгги вздрогнула.
— Ты всегда будешь уезжать, — грустно сказала она. — И я всегда буду тосковать по тебе.
Клод взял ее за руки и притянул к себе.
— Маргарет, посмотри на меня! Я больше никогда не уеду. У меня больше нет причин куда-нибудь ехать.
Милочка Мэгги робко отважилась на вопрос. Она задала его шепотом:
— Значит, ты нашел то, что искал?
Впервые за их совместную жизнь Клод дал ей прямой ответ. Он сказал: «Да».
Больше он ничего не сказал, а она ничего не спросила.
Потом они легли в постель. С годами их манера заниматься любовью неощутимо изменилась. Когда-то они пылали дикой страстью, словно стремясь пресытиться друг другом. Теперь же это была чудесная передышка от долгого воздержания — в те месяцы, пока Клод был в отъезде.
* * *
Через два дня после возвращения Клод сильно заболел. Поначалу его болезнь казалась обычной простудой. Разве что она не поддавалась обычным домашним средствам. Когда температура у Клода поднялась настолько, что он начал бредить, Милочка Мэгги послала за доктором.
— Похоже на грипп. Да, испанская лихорадка. Странно, однако. У нас ее не было со времен мировой войны. Странно…
— У детей есть какие-нибудь симптомы?
— У детей?
— Она очень заразна, и боюсь, миссис Бассетт, детям придется уехать.
— Нет!
— Они слишком малы, чтобы выжить, если… Вы же не хотите, чтобы с кем-нибудь из них что-нибудь случилось, верно?
— Нет, конечно же, нет!
— Мне придется уведомить приют. — Этот врач был приютским педиатром.
Через два часа медсестра с помощницей приехали за детьми на машине. Они не позволили Милочке Мэгги самой одеть малышей. Одежду и одеяла они привезли с собой из приюта. Заходя в комнату к детям, они надели марлевые повязки. Медсестра была очень сурова с Милочкой Мэгги, резко заявив, что та должна была уведомить приют намного раньше. Конечно же, Милочке Мэгги даже не позволили попрощаться с детьми.
«Вот так, вдруг, и конец, — думала Милочка Мэгги. — Я не должна думать о детях. У меня есть Клод. Пожалуйста, Господи, — молилась она, — не позволь, чтобы с ним что-нибудь случилось. Дева Мария, матерь Божья, умоляю тебя…»
С гриппом Клод справился. Но он очень ослабел. И сколько бы Милочка Мэгги за ним ни ухаживала, сколько бы ни кормила его яичным кремом и ни поила куриным бульоном, лучше ему не становилось. Она ставила кресло-качалку рядом с угольной печью и клала в нее подушки. Клод садился в кресло, и она подставляла ему под ноги скамеечку и накрывала колени пледом.
