— Очень хорошо.

— Вот, Мэгги, — рыбник толкнул сверток с камбалой через прилавок. — Пятьдесят два цента.

— Послушайте, — сказал полицейский. — Как вы смотрите, если как-нибудь вечером я зайду вас навестить? В штатском?

— Я замужем.

— О, понятно! — улыбку у него с лица смыло. — Простите, — искренне добавил он.

— Я всегда буду помнить, что вы сделали для моего брата.

— Хорошо, коли так.

Милочка Мэгги вышла из лавки.

— Что тебе добавить в сэндвич, Эдди? — спросила лавочница.

— Ничего. Только чуток кетчупа.

В тот вечер Милочка Мэгги готовилась ко сну как обычно. Она разделась, надела китайское кимоно и мокасины, подаренные Клодом. Вышла в гостиную и накрыла клетку Тимми. Потом уселась перед туалетным столиком, тоже подарком Клода, и расчесала волосы. Провела рукой по гладкой коже красного чемоданчика, прочитала открытку и пару строк из «Сонетов». Это было ее ежевечернее общение с мужем.

Милочка Мэгги без сна лежала в постели и думала: «Вот если представить, что я никогда не встречала Клода и не выходила за него замуж (и это было бы ужасно!)? Просто представить. Вдруг я вышла бы за кого-нибудь, как этот Эдди. Я знаю, что он бы мне понравился, если бы я не была замужем. У нас был бы дом на Лонг-Айленде. По воскресеньям мы бы вместе ходили на мессу и сидели бы на задней скамье, чтобы, если дети расшалятся, как можно меньше мешать другим. Каждый-каждый вечер он бы приходил домой ко мне и детям, и…»

На следующий день, в субботу, у Милочки Мэгги было тяжело на сердце. Вечером ей предстояло идти на исповедь и покаяться в великом грехе, а она не знала, как этот грех назвать. «Я не могу сказать, что помыслила о супружеской неверности или что я мысленно предавалась похоти… как же мне об этом сказать?»

Милочка Мэгги пришла к исповеди попозже и пропустила несколько человек вперед себя. Она все пыталась подобрать название своему греху. Церковь опустела, Милочка Мэгги была последней. Она встала на колени в темноте и исповедалась.

— Святой отец, я возжелала другого мужчину, — только такие слова ей удалось подобрать. Ей послышалось, что с другой стороны крошечного зарешеченного отверстия фыркнули, но она не была в этом уверена.

— Поясни, дитя мое.

— Я думала о том, как было бы, если бы я была замужем не за своим мужем, а за кем-то другим.

Священник ничего не сказал. Закончив исповедь, Милочка Мэгги стояла за скамьей, принося покаяние, и увидела, как отец Флинн вышел из исповедальни. Он подошел к алтарю и потушил свечи. Потом он опустился перед алтарем на колени и начал молиться.

Когда Милочка Мэгги выходила из церкви, отец Флинн ждал ее на ступеньках.

— Маргарет, в понедельник мы с тобой поедем в приют. Я сделаю все, что смогу, чтобы тебе дали на воспитание одного или двух детей.

— Ах, святой отец! — Из глаз Милочки Мэгги брызнули слезы радости.

— Думаю, время пришло.

Милочка Мэгги сидела на длинной скамье в ожидании, пока отец Флинн побеседует с матерью Венсан де Поль. Помещение со скамьей служило одновременно рабочим кабинетом и приемной. За пишущей машинкой сидела монахиня и энергично выстукивала письма по стенографическим записям. Другая монахиня, заправив пишущую машинку шестью листами разноцветной бумаги и пятью листами копирки, заполняла бланки. Очень молодая монахиня стояла у лотка для бумаг, умело сортируя документы и письма. Еще одна сидела за столом и заполняла печатный бланк ответами стоявшей перед ней просительницы.

Вся эта административная деятельность должна была бы придавать помещению вид деловой конторы. Однако монахини в полном облачении и большая картина с изображением Иисуса Христа с агнцем в руках создавали впечатление оживленной церкви. Кроме просительницы, для которой заполняли бланк, на скамье с Милочкой Мэгги сидели еще четыре женщины. Две из них были с детьми. Женщина, сидевшая рядом с Милочкой Мэгги, судя по всему, являлась приемной матерью красивой шестилетней девочки, которая тихо слонялась по комнате, то и дело возвращаясь к скамье. Она называла женщину «мама».

Милочка Мэгги разговорилась с женщиной.

— Она такая хорошенькая.

— Да. Мне так не хочется ее отдавать. Мы с мужем очень к ней привязались. Мы ко всем привязываемся. Но ей уже исполнилось шесть, и ее должны забрать и отправить в школу. Что ж, я приемная мать уже двадцать лет, и за это время мне пришлось расстаться со многими из тех, кого мне хотелось бы оставить у себя. А эту малышку особенно, — женщина улыбнулась в ответ девочке, стоявшей в другом конце комнаты, прежде чем продолжить беседу. Она понизила голос:

— Она — особенная. Ее мать была богатой и красивой светской барышней, а отец — бедным художником. Родители не позволили дочери выйти за художника замуж. Но у нее с ним все равно родился ребенок.

— Вам здесь об этом рассказали?

— Не так подробно, — уклончиво ответила женщина. — Но мне все известно.

Она прошептала:

— Она — дитя любви. Вот почему она такая красивая.

Отец Флинн вышел из кабинета матери Венсан де Поль и сказал Милочке Мэгги заполнить заявление. Он встал рядом. Монахиня задавала рутинные вопросы и записывала ответы. Потом она дошла до графы «муж».

— Чем занимается?

— Он путешествует… — Милочка Мэгги умоляюще взглянула на отца Флинна.

— Путешественник, — ответил священник.

Перо монахини на пару секунд зависло над пустой графой, прежде чем написать «путешествует».

— Доход?

— Я живу с отцом. Он гражданский служащий, — Милочка Мэгги назвала сумму отцовского жалованья. — И я получаю двадцать пять долларов в месяц от сдачи жилья внаем, и мой дом полностью принадлежит мне.

— Доход мужа?

— Он зарабатывает пятьдесят долларов в неделю, иногда тридцать, — Милочка Мэгги запнулась. — Когда работает, — честно добавила она.

Монахиня поставила в графе вопросительный знак, взяла заполненное заявление и сказала:

— Я провожу вас к матери Венсан де Поль. Идите за мной.

Монахиня положила лист с заявлением на письменный стол и тихо вышла. В маленьком кабинете стояли только письменный стол и стул. На стене за столом висело большое распятие. Мать Венсан де Поль носила очки с бифокальными стеклами, и на вид ей было лет шестьдесят, хотя возраст монахинь было трудно определить — вне зависимости от количества прожитых лет их лица были гладкими и умиротворенными.

Милочка Мэгги молча стояла — сесть ей не предложили — и ждала. Не поднимая глаз, мать настоятельница произнесла:

— Вы понимаете, что в вашем заявлении есть определенные нарушения, — она указала на напечатанное слово «Дети» и на написанное в отведенном месте от руки «Нет». — Но отец Флинн очень высоко о вас отзывается, и мы поступимся этим правилом. Вы согласны взять двух детей?

— О да! Да!

— Дети должны расти с другими детьми.

— Да, матушка.

— Когда детям исполнится шесть лет, их у вас заберут. Не должно быть ни жалоб, ни слез, ни просьб сохранить связь с ними или усыновить их. Вам понятно?

— Да, матушка.

— В положенное время к вам зайдет медсестра, чтобы осмотреть ваше жилье. Если ее отчет нас устроит, ваше заявление будет принято.

— Спасибо, матушка.

Мать настоятельница нажала кнопку звонка, вошла монахиня, забрала заявление и снова вышла. Не поднимая глаз, мать Венсан де Поль спросила:

— Что сталось с вашей лошадкой?

— С моей лошадкой, матушка? — Милочка Мэгги охнула от изумления.

— С Драммером.

— Наверное, его больше нет, матушка, — Милочка Мэгги была сбита с толку.

Мать настоятельница подняла взгляд.

— Я была знакома с сестрой Мэри Джозеф, — объяснила она. И улыбнулась. Милочка Мэгги улыбнулась в ответ.

— Благослови тебя Бог, дитя мое.

Милочка Мэгги ехала домой на трамвае вместе с отцом Флинном. Священник читал маленькую книгу в черном переплете, а она счастливо улыбалась всем пассажирам в вагоне.