Один из уборщиков загоготал, другой широко осклабился, еще один отвернулся, чтобы сплюнуть, кое-кто удивился, кое-кто сконфузился, а Клод уставился на левую мочку Хенни. Он не отводил взгляда, пока Хенни не почесал ухо, и тогда снова принялся накидывать снег в кучу.

Устроенное Хенни представление собрало маленькую толпу — в основном стариков, которым было нечем заняться, и матерей с маленькими детьми, вышедшими за покупками.

— Эти дяди — студенты колледжа, — сказала одна из них сыну.

— Откуда вы знаете, миссис? — поинтересовался словоохотливый старичок, услышавший ее замечание.

— Потому что на некоторых нет пальто, и потому что так сказал мистер Клинн.

— Значит, они студенты… — задумчиво протянул старик.

— Ну да.

— И что это доказывает, миссис?

— Я не говорила, что это что-то доказывает. Я просто сказала, что это факт. Они студенты колледжа.

Ближе к вечеру, устав до смерти, но с деньгами в кармане, Клод отправился к отцу Флинну на аудиенцию, которую устроила для него Милочка Мэгги. Он с радостью воспользовался приглашением священника и погрузился в обитое потертой коричневой кожей кресло с прорезными деревянными подлокотниками и откидывающейся спинкой.

Клод с удивлением отметил, что гостиная священника оказалась похожей на любую другую гостиную в комфорт-но обустроенном доме. Он ожидал, что она будет похожа на церковь в миниатюре. Падавшие в окно косые лучи лимонно-желтого зимнего солнца просвечивали сквозь ополовиненный стеклянный графин с сотерном (подарком одного из прихожан). Графин отбрасывал на полированную деревянную столешницу бледно-золотистую тень. На письменном столе стояла подставка с трубками (каждая из которых была сделанным с любовью подарком) и хьюмидор с табаком от Ван-Клиса.

В комнате приятно пахло — булькавшим на кухонной плите кофе, сладковатым табачным дымом и теплым паром после глажки свежевыстиранного белья. За окном угадывались чахлые ветви голого куста. Клод знал, что это было сокровище священника — куст сирени. Милочка Мэгги про него рассказывала.

Отцу Флинну было известно о цели визита Клода. Обменявшись с ним замечаниями о погоде, ситуации в мире, войне, и когда оба они сошлись во мнении, что к Рождеству солдаты не успеют выбраться из траншей, отец Флинн набил трубку, разжег ее и откинулся на спинку кресла.

— Как я понимаю, вы хотите жениться на Маргарет и договорились с ней заключить брак по католическому обряду.

— Да, сэр.

— Какой вы веры?

— О, я христианин в широком смысле, — небрежно ответил Клод.

И слишком поздно понял, что совершил ошибку. Он увидел, как посуровело добродушное лицо священника, и насторожился в ожидании ответа.

— Если бы я спросил вас о ваших политических взглядах, вы, несомненно, ответили бы, что являетесь гражданином в широком смысле. Верно?

Клод отвел взгляд в сторону.

— Я имею в виду, — отец Флинн сделал вторую попытку, — какова ваша конфессиональная принадлежность?

— Я не еврей, если вы на это намекаете.

— Подобное утверждение, — холодно возразил отец Флинн, чеканя слова, — должно делать со смирением, а не с апломбом.

— Простите, — пробормотал Клод.

— Ибо наш Господь был евреем.

Отец Флинн подумал: «Как рукоположенный священнослужитель, я должен возлюбить его, понять и простить. Но как частное лицо Джозеф Флинн я нахожу его омерзительным. Прости меня, Господи».

Клод подумал: «Он меня ненавидит совсем как ее крестная. Как меня ненавидит каждый, кто любит ее».

— Каково было вероисповедание ваших родителей?

— Не знаю.

— Вы, не католик, пришли ко мне, — резко заявил отец Флинн, — просить разрешения жениться на католичке. Я не дам вам разрешения, если…

— Я не знаю, кем были мои родители, — тихо ответил Клод.

Отец Флинн очень осторожно положил трубку на стол. Он соединил кончики пальцев, откинулся на спинку кресла и стал ждать. Он ждал. Ждать пришлось долго.

Наконец отец Флинн нарушил молчание:

— Да, сын мой?

— Я вырос в интернате, где не принимали в расчет религию. В очень хорошем интернате. Его кто-то оплачивал. Мне дали хорошее образование. За него кто-то заплатил.

— Ясно, — сказал священник. И ему действительно стало ясно. Он понял, почему Клод был таким, каким он был.

— Вы рассказали Маргарет?

— Нет. Я не рассказывал никому на свете, кроме вас.

— Расскажите ей.

— Если я предпочту ей не рассказывать, вы расскажете сами?

— Как священник, я не могу нарушить тайну исповеди. Как мужчина, я не предам оказанное мне доверие.

— Спасибо, сэр.

— Святой отец, — поправил священник.

— Святой отец, — повторил Клод.

— Но расскажите ей, сын мой. Она достойна того, чтобы это знать.

— Думаю, она уже знает.

Клод ощутил невероятное умиротворение. Он чувствовал огромную теплоту по отношению к священнику, почти нежность.

«Вот почему он бродит по свету, — размышлял отец Флинн. — Каждый раз, отправляясь в новое место, он думает, что найдет там частицу того, что выпало из его жизни».

Разговор продолжился. Клод сказал, что хотел бы обратиться в католичество. Отец Флинн ответил, что католиком нельзя стать, просто попросив об этом. Необходимо пройти обучение, изучить историю церкви и теорию богословия. На это потребуется время.

— Кроме того, остается вопрос веры. Ее нельзя изучить, вы не можете обрести ее, просто заявив, что она у вас есть. Она должна прийти к вам изнутри. Никто не скажет вам как. Когда вы обретете ее, вы это поймете сами. Только тогда вы станете католиком.

— Сколько нужно времени? Это ради Маргарет. Я хочу, чтобы мы с ней были едины во всем.

— К некоторым вера приходит быстро, к некоторым запаздывает. А ко многим не приходит вообще.

В комнате успело стемнеть. Вошла экономка, чтобы включить свет. Она с горечью в голосе сообщила, что больше не может держать ужин отца на плите. Блюдо уже пересохло. Отец Флинн извинился и попросил ее снисхождения еще на пять минут. Он ее немного побаивался. Бормоча себе под нос, экономка вышла из комнаты.

— Перед ужином я всегда наливаю себе бокал сотерна. Составите мне компанию?

Клод согласился. Когда священник встал, он тоже поднялся. И с облегчением отметил, что в кои-то веки ему не сказали: «Сидите».

После тепла гостиной на улице казалось особенно холодно и одиноко. Клод отправился в буфет при пекарне и выпил несколько чашек кофе, заев их парой пончиков. Он устал до смерти. Накануне, спеша к Милочке Мэгги, он преодолел несколько миль снежных заносов. Большую часть ночи он провел без сна, в разговорах, и целый день разгребал снег.

Клод не знал, сколько времени просидел в буфете. Он проснулся оттого, что его трясла дородная женщина.

— Мистер, здесь нельзя спать. Идите домой.

Клод добрался до кинотеатра, где работала Милочка Мэгги. Когда он возник перед ней за стеклом кассы, она задохнулась от жалости. Он выглядел усталым и промокшим до нитки. Она дала ему билет и попросила подождать ее в зале, ей оставалось работать еще час, а потом она приготовит ему горячий ужин.

Клод, пошатываясь, зашел в кинозал и рухнул на сиденье в заднем ряду. Самую провокационную часть «Рождения нации»[45] он крепко проспал.

Вопреки всем усилиям Пэта побить Клода «умом», подготовка к свадьбе шла своим ходом. Пэт пришел к заключению, что Клод — бывший каторжник, иначе почему он так скрытничает насчет своего прошлого? Он знал, что за бывшего каторжника его дочь замуж не выйдет. Но как было заставить Клода признаться?

Пэт, зная, что у большинства мужчин языки развязываются по пьяни, отвел его в бар, чтобы напоить. Клод весь вечер просидел, вперив взгляд в нетронутую стопку ржаной водки. Он не пил, он не болтал. Пэт же перебрал и болтал без умолку. Он рассказал Клоду историю своей жизни во всех подробностях, а закончив, принялся рассказывать заново — в другой версии. Потом Пэту стало плохо, и Клоду пришлось отвести его в уборную и поддерживать ему голову, пока того рвало. Клод отвел его домой, дал бромозельцер и уложил в постель.