Хью промолчал. Они пошли на обед, где подали пять перемен блюд, не считая десерта; однако аппетит у Этель почти пропал, и Хью тоже был не в духе. Потом брат и сестра отправились в читальню, где Хью взял какой-то фантастический роман, а Этель дочитала книгу Эдит Уортон. Концовка оказалась еще трагичнее, чем она ожидала: отчаявшаяся главная героиня отравилась.

Ближе к вечеру они все-таки пошли вдвоем в информационное бюро, и Хью передал в радиорубку их общее послание для отца. Толпа миллионеров, осаждавших единственного радиста, наконец схлынула, и у Бертрамов полегчало на душе.

Время после ужина и до сна Этель провела в своей каюте, переодевшись в удобный шелковый пеньюар, – она писала в дневник и размышляла. Навязчивые мысли больше ее не посещали, и это тоже не могло не радовать.

– Как бы то ни было, сейчас от меня ничего не зависит, – прошептала она, закрывая тетрадь.

Она подумала о Гарри… Гарри, которого отец недолюбливал не только за то, что он американец, но и за то, что он предприниматель. Их покойная мать и его любимая жена была американкой, Гарри Кэмп приходился ей дальним родственником, – но доктор Бертрам говаривал: «Леди среди этой нации встречаются гораздо чаще, чем джентльмены». Однако Этель ценила в своем женихе не только практичность, но и способность к пониманию: он был старше ее на шесть лет, как раз достаточно, чтобы между ними не возникало больших трений. Правда, неизвестно, как их отношения сложатся в дальнейшем… но сейчас она ощутила, что скучает по Гарри.

Этель умылась, разделась и легла в постель: она думала о своем друге, глядя на огонек ночника, пока не заснула.

Та, которая была Амен-Оту, возжигала благовония в пустом храме перед черной статуей бога. Жрица подняла курильницу и преклонила колени: она опять была гибкой как тростник и сильной, как в юности. Она низко опустила голову с коротко подстриженными черными волосами, так что обнажилась шея, – словно для казни…

Потом Амен-Оту встала и выпрямилась, с мольбой подняв голову: извечный покровитель мертвых, шакалообразный Анубис, холодно взирал на нее со своего постамента. Почему боги ее земли еще существовали?.. Жрица не знала, не хотела знать, – но она была счастлива снова ощутить себя живой, хотя бы на миг! Она была готова возносить молитвы любому, кто бы ни возвратил ей это тело!

И она совсем не удивилась, когда услышала голос, исходивший от статуи. Каменный лик божества остался неподвижен – но здесь были возможны любые чудеса.

– Скоро все, кто осквернил тебя, умрут, – а ты будешь жить вновь.

Амен-Оту затаила дыхание.

– Они умрут… чтобы я жила? – спросила она.

– Они умрут, потому что им так суждено, – в голосе божества ей послышалась насмешка. – Какое это имеет значение? Они будут повергнуты в прах, как все враги Та-Кемет!

Амен-Оту снова упала на колени и склонила голову, ощутив внезапную слабость перед этим безжалостным существом.

– Так нельзя, – прошептала она, – это не Маат5!

– Маат больше не существует. И ты одна достойна ее возродить, когда будет принесена такая великая жертва!

– Я не верю тебе, – прошептала жрица. – Ты – не тот, кем притворяешься, ты говоришь как Сетх, рыжий дух зла!

Шакалоголовый идол рассмеялся.

– Я тот, у кого много лиц и много имен. Я тот, кого ты всегда знала, – но теперь я стал намного могущественнее. Ты умерла, и никогда больше не будешь простой смертной, – но если ты признаешь мою власть, я дарую тебе силы, о которых ты не могла и помыслить!

Амен-Оту больше не была смертной – но она ощутила смертный ужас.

– Ты дух зла, это правда… И я чувствую: за свои благодеяния ты однажды запросишь цену, которую я не в силах буду заплатить!

Шакалоголовый идол молчал, насмехаясь над нею… Жрица простерла руки, и по щекам ее покатились слезы.

– Уже многие хенти6 я страдаю, – проговорила она. – Я всегда была покорна богам – я постилась, я молилась, я очищала себя для Амона! Я никогда не знала мужчины! А когда я умерла, ни ты и никакой другой бог не судил меня: никто не сказал мне, в чем я повинна!..

Мнимый Анубис еще некоторое время молчал – а потом ответил.

– Та девушка с белой кожей и рыжими глазами – девушка на корабле… Ей столько же лет, сколько было тебе, когда тебя похоронили! Она питает тебя своей жизнью, ты видишь ее глазами, вкушаешь пищу вместе с нею, ступаешь за нею след в след, – ведь это так?

– Да, – прошептала Амен-Оту. – Но это лишь усугубляет мои мучения!

– Я могу сделать так, что через нее ты вернешься к жизни, – откликнулся бог. – Я могу сделать так, что твои мучения прекратятся! Иначе ты будешь страдать бесконечно!

– Да! Да! – закричала она, так громко, что оглушила сама себя.

Потом наступила благословенная тьма.

Очнувшись, жрица поняла, что вновь утратила плоть, утратила способность говорить и двигаться, – и опять ощутила себя бессильным, истерзанным духом. Она была заперта в темной каюте на этом огромном чудесном корабле, и вокруг плескалось бескрайнее море. Но она вспомнила то, что было ей обещано.

Придется ли девушке с корабля умереть, получит ли Амен-Оту ее тело – или она сотворит себе собственное?.. Она не знала, но была согласна ждать. Она уже прождала слишком долго.

Следующий день выдался таким же прекрасным, как и предыдущие. После завтрака Хью и Этель долго гуляли по палубе: вначале они обсуждали свои впечатления от плавания, но этот разговор быстро увял. Тогда Бертрамы заговорили о том, что ждет их в Америке.

Хью строил наполеоновские планы. Он теперь намеревался вовсе бросить свою газету и начать собственный бизнес – возможно, при поддержке будущего мужа сестры! Этель же советовала брату не порывать так резко с прошлым и оставить себе пути для отступления.

В одиннадцать часов капитан Смит провел богослужение в ресторане первого класса для всех желающих: Бертрамы посетили это собрание. После обеда Этель с братом сыграли партию в теннис. А вечером, неожиданно для Этель, Хью пригласил ее во французский ресторан первого класса – его и его сестру позвал за свой столик известный американский художник Фрэнсис Миллет7, с которым Хью успел свести знакомство.

Этель вызвала Кэйтлин, и горничная затянула на ней корсет и сделала высокую прическу: по мнению Этель, получилось не хуже, чем в парикмахерской.

– Сегодня морозит, мисс Этель, – улыбаясь, заметила Кэйтлин. – Включить обогреватель?

– Да, пожалуйста, – Этель кивнула.

Переодевшись в открытое вечернее платье, Этель ощутила, что и впрямь заметно похолодало: она набросила на плечи белый палантин. Она вспомнила о ледяных полях, которые вчера упоминал брат; должно быть, «Титаник» наконец оказался во льдах. Когда пришел Хью, Этель постаралась выбросить эту мысль из головы, – что удалось далеко не сразу.

В ресторане, однако, царило беззаботное веселье. От блеска бриллиантов, ароматов духов и дорогих сигар у Этель закружилась голова. И для мужчин вечер начался прекрасно – пожилой американский художник оказался настоящим светским джентльменом, умевшим создавать вокруг себя атмосферу непринужденности. Хью блистал остроумием, а Этель сперва отмалчивалась; но наконец художник втянул ее в спор, задав Этель вопрос, какого она мнения об абстракционизме.

Этель не считала себя большим знатоком искусства, однако об этом новомодном веянии у нее сложилось вполне определенное мнение.

– Человеку свойственно постоянно искать новых форм, и он творит, развиваясь, – сказала девушка. – И человеку свойственно поначалу оправдывать все свои достижения, объявляя их наилучшими. Даже если какой-то путь оказывается тупиковым.

Она зарделась под внимательным и восхищенным взглядом американца.