По ее лицу было непохоже, что этот факт ее сколько-нибудь радует. Хью догадывался, кого «всех» она подразумевает: других восставших из праха. Но кто «все» должны были умереть, если она ослушается демона, которому подвластна? Все живые умершие – или все человечество?..

Амина внезапно поднялась с места.

– Я должна идти, – проговорила она непривычно быстро и напряженно. – Мы снова встретимся, когда будет можно.

– Постойте!..

Но она уже скрылась, как будто лишь привиделась ему.

Хью остался сидеть за столиком, плохо понимая, где находится. Потом закрыл лицо руками и коротко, горько рассмеялся.

Он вспомнил, что забыл поблагодарить Амен-Оту за свое спасение. И совершенно забыл о том, зачем приходил в библиотеку сам. Возможно, на «Титанике» он травмировал голову и теперь лежит на больничной койке и бредит? Отец не задумался бы предложить такое объяснение!..

Расплатившись за себя и за свою исчезнувшую спутницу, Хью покинул кафе и, понурившись, побрел домой, сунув руки в карманы.

После этого он ни разу больше не встречал воскресшую египтянку. Но думал о ней, о ее экзотической, потусторонней красоте и о ее пугающих пророческих словах все чаще. С большим трудом Хью раздобыл ее нью-йоркский адрес, но там мадам Маклир уже не оказалось: очевидно, она вынуждена была поспешно съехать.

Он начал терять хватку, перестал появляться в обществе, а в редакции стали поговаривать о его чудачествах. Хью едва не лишился работы: в «Нью-Йорк Таймс» действовал закон джунглей, как в бизнесе, а американские журналисты были еще более беспринципны, чем их английские коллеги. Его знакомые начали отворачиваться от него – приветливые, улыбчивые нью-йоркцы были падки на все новое, им кружил головы быстрый успех, но проигравшим никто не сочувствовал: особенно иммигрантам. Хью с болью сознавал, что приобрел здесь много приятелей, но ни одного друга. Кроме… кроме…

Но она тоже исчезла из его жизни и не подавала о себе вестей. И ей грозила беда: им всем грозила беда, о которой египтянка даже не могла сказать ясно.

Даже с сестрой Хью теперь не мог поделиться: он так и не сообщил Этель о судьбоносной встрече с ожившей мумией. Он не думал, что все окажется так серьезно, – а сама Этель, казалось, больше не вспоминала об их совместном приключении. Она была по уши в своей любви, в предсвадебных хлопотах; и Хью чувствовал, что не имеет права накануне важнейшего события в жизни любой девушки впутывать сестру во всю эту чертовщину. Он должен разобраться сам!

Но дела шли наперекосяк. Возвращаясь мыслями к жизни в Англии, Хью сознавал, что может вылететь из Оксфорда так же легко, как с этой временной работы. Начинал учиться он блестяще; но с тех пор, как молодой мистер Бертрам внезапно решил, что карьера ученого-филолога не по нем, его успеваемость значительно снизилась.

Через восемь дней после встречи с Амен-Оту – Аминой Хью лежал поздним утром в постели и, глядя в облупившийся потолок, курил сигареты одну за другой. Он мог себе позволить только дешевые меблированные комнаты в Бронксе, откуда добирался до редакции на взятом напрокат велосипеде.

Вдруг раздался стук в дверь: Хью вскочил и одернул мятую рубашку. Вчера он уснул одетым. Открыв, он увидел почтальона.

– Вам телеграмма. Распишитесь, сэр.

Захлопнув за почтальоном дверь, Хью впился взглядом в телеграмму.

«Приезжаю семь дней. Встречай пароход «Келтик» двадцать первого июня восемь часов вечера. Отец».

Хью засадил кулаком в стену.

– О черт, – простонал он.

Этот июньский день выдался теплым и ясным, но Хью стоял в толпе встречающих мрачнее тучи. Амина Маклир исчезла бесследно, и это явно не означало ничего хорошего: а время уходило, как песок сквозь пальцы. И уж при отце, – да еще и когда на носу свадьба сестры, – ему точно нельзя будет…

«Если только сама мумия не водит меня за нос, – подумал Хью, пытаясь найти в этой ситуации хоть что-то положительное. – Если она сама не использует меня в своих темных целях!»

Но он сердцем чувствовал: хотя египтянка и способна лукавить, в главном она не лжет. И ему все более неловко становилось называть ее мумией – или нежитью, даже про себя. Амина Маклир была отныне для него прекрасной иностранкой, его избавительницей, попавшей в труднейшее положение, о котором она могла говорить только намеками. По иронии судьбы, только так, – лишь намеками, – могли говорить о себе и большинство обыкновенных женщин, находившихся под властью земных мужчин…

Хью встряхнул головой, заставляя себя на время забыть об этом, и переступил с ноги на ногу, высматривая поверх голов впереди отцовский пароход. Казалось, «Келтик» запаздывал. Охваченный внезапным беспокойством, Хью сунул руку под пиджак и выудил часы из жилетного кармашка: было еще без шести минут восемь.

Хью перевел дыхание. Наверное, после «Титаника» он никогда уже не сможет доверять кораблям и морским путешествиям!

Но вот над заливом раздался гудок: юноша улыбнулся. Впервые за долгое время он будет по-настоящему рад видеть отца.

Маленький «Келтик», казавшийся черным на фоне закатного неба, величественно причалил: многие в толпе закричали «ура», послышались овации. Хью усмехнулся и украдкой смахнул слезу.

Пассажиров начали выпускать на берег только через пятнадцать минут. Хью уже истомился от ожидания. Но вот наконец он увидел высокую худую фигуру отца в светлом плаще с пелериной: юноша неистово замахал ему. Доктор Бертрам поспешил навстречу, и через несколько мгновений отец с сыном обнялись.

Разжав объятия, они посмотрели друг другу в лицо, словно заново оценивая.

– Папа, как я рад тебя видеть, – сказал Хью предательски дрогнувшим голосом.

Томас Бертрам улыбался, глядя на него своими серыми глазами.

– Я тоже, мой мальчик.

Доктор Бертрам был пятидесятилетним мужчиной, еще бодрым и свежим. От него Хью достались светлые волосы; в шевелюре доктора появилось уже много седины, но это было пока трудно заметить. Отец и сын были весьма похожи внешне – только от матери Хью, как и Этель, унаследовал выразительные карие глаза и более мягкие черты лица: девушек всегда привлекала его неординарная наружность. Характером же старший и младший Бертрамы очень различались.

Доктор Бертрам уже более двадцати лет занимался частной практикой в Хэмпшире. Он был врачом широкого профиля и имел собственный кабинет в портсмутской клинике; однако нередко пользовал неимущих пациентов на дому, по вечерам, за ничтожную плату или бесплатно. И в облике его, и в характере с годами все больше проступала аскетическая строгость. Доктор Бертрам всю жизнь оставался верен своему профессиональному и человеческому долгу, однако божественное для него было предметом чисто умозрительным, данью отживающей свое традиции.

Особенно после скоропостижной смерти любимой жены. Доктор, повидавший за свою карьеру столько болезней и смертей, не мог выискать в этом самом близком, самом личном случае никакой высшей справедливости: только следствие неумолимых, слепых законов природы.

Хью взглянул на багаж отца и улыбнулся со щемящим чувством: в это путешествие, конечно, он тоже захватил с собой свой медицинский чемоданчик.

– Я помогу, – сказал молодой человек, легко подхватывая черный чемодан с лекарствами и инструментами.

Они пробрались сквозь толпу, и Хью хотел вызвать кэб. Но доктор Бертрам остановил его.

– Этель написала, что ты перенес бронхит, – произнес он, остро вглядываясь в лицо сына. – Как ты себя чувствуешь сейчас?

– Хорошо, – Хью улыбнулся.

– Ты уверен?

Хью вздохнул.

– Да, отец. Прошло уже два месяца!

Они сели в коляску, и Хью велел кэбмену ехать в «Ритц-Карлтон», как заранее решил. Пусть ему самому и не по карману проживание там, отец вполне в состоянии за себя заплатить! И доктору Бертраму не следовало до поры до времени знать о стесненных обстоятельствах сына. Не говоря уже обо всех прочих обстоятельствах…